Виктор Розов - Удивление перед жизнью

Меня иногда спрашивают, что в сценарии написано мною, а что привнесено режиссером и оператором. Да разве разделишь!

Ну, например, вертящиеся березы в сцене смерти Бориса целиком придуманы Урусевским и Калатозовым. Когда они мне до съемок объясняли эту сцену, я ничего не мог понять и признался в этом. «Не понимаю. Конечно же, снимайте так, как вам видится». А когда в маленьком просмотровом зальчике «Мосфильма» увидел воочию этот эпизод, то от волнения вскочил со стула. И в то же время то, что убитый Борис падает в грязную лужу — а это было написано мной, — отснято очень точно. Падение героя в грязную лужу в то время тоже казалось новшеством, так как в других фильмах герои умирали романтично. Калатозову понравилась и другая моя выдумка — показать предсмертное видение Бориса не как воспоминание прошлого, а как мечту возможного, если бы он остался жить, — его свадьбу с Вероникой. И сквозь это счастливое видение где‑то там, за кадром, повторяющийся крик Степана: «Помогите, помогите, помогите!» Новые сцены захватывали нас. Выпавшая мне на долю встреча с изумительными мастерами — Калатозовым, Урусевским, актерами Самойловой, Баталовым, Меркурьевым, да и всеми остальными, которые были как на подбор, — конечно же, огромное счастье.

Запомнился просмотр фильма в клубе Министерства госбезопасности. При выходе из клуба критик Александр Васильевич Караганов (он тогда тоже еще был молодым, много и хорошо писал о спектаклях, о кинофильмах) сказал: «Это что‑то новое; теперь молодые кинематографисты начнут сходить с ума, их куда- то понесет».

А мой дорогой друг по казанскому госпиталю Алексей Яковлевич Тарараев выразился так: «Это варварский фильм». Я несколько опешил, не ожидая такой реплики, но он пояснил: «Надо иметь железные нервы, чтобы пережить подобное».

Да, это было тогда, потом мы видели фильмы и пожестче, и пострашнее, и кровь, и грязь, и растерзанные тела, хотя ужаса войны не передаст никто — невозможно!

Любопытно — много лет тому назад я был в ФРГ, и в Гамбургском университете устроили просмотр «Журавлей» для студентов. Меня пригласили, чтобы потом обменяться впечатлениями. Не без некоторого напряжения я шел на этот просмотр. Как же! Фильм будет смотреть молодежь побежденной страны, принесшей нам неслыханные страдания. Народу было уйма. Фильм шел в гробовой тишине. После просмотра был обмен мнениями, в зале чувствовалась какая‑то неконтактность. Германия еще сильно переживала комплекс вины, особенно молодежь. И одна реплика юноши мне запомнилась: «Все‑таки ваш фильм мне не понравился». — «Почему?» — спросил я. — «Очень романтизирует войну».

Представьте себе, я думаю, что этот юноша был пран. Видимо, о кинофильме «Горячий снег» он так не сказал бы.

Когда «Летят журавли» были отсняты, фильм послали на отзыв начальству. Вестей не было долго — месяц. Потом узнали: мнения были различные; премьера в Москве состоялась не в «Ударнике», не в кинотеатре «Мир», а в более скромном кинотеатре — «Москва» на площади Маяковского. Премьера была неторжественной.

…Когда я стал поправляться после тяжкой болезни, чтобы хоть чем‑то заняться, стал клеить альбом из газетных вырезок — рецензий о «Журавлях». И получилось любопытно: первым было вклеено выступление министра культуры тех лет П. Л. Михайлова, где он отозвался о картине весьма нелестно, а последним — указ о награждении всех нас премией и значком «Ударник кинематографии», подписанный тем же министром культуры за тот же фильм! Но, конечно, этот указ был издан после долгого проката фильма по экранам страны, по миру, после получения «Золотой пальмовой ветви» на Каннском фестивале. Я не был на этом фестивале, но Калатозов и Таня Самойлова рассказывали подробно. Во время фестиваля корреспонденты, фотографы, кинооператоры разных стран роем вились вокруг мировых звезд и совсем не обращали внимания на членов нашей делегации. Но когда пошел фильм, то зал замер, а через несколько минут начались аплодисменты, все громче и громче… послышались рыдания… Таня рассказывала, что, когда зажегся свет в зале, у многих акт рис ресничная тушь текла по щекам. И сразу репортеры, фотографы и кинооператоры бросились на нашу группу. Гвалт стоял невероятный. Самойлову объявили лучшей актрисой года, Урусевского отметили специальным призом, и все вместе, как я говорил, получили главную награду фестиваля — «Золотую пальмовую ветвь». Где она хранится — не знаю, лично я в глаза ее не видел; должно быть, где‑то в архивах, так как киномузея у нас нет.

От Тарараева я получил телеграмму: «Поздравляю мировым признанием». Эту телеграмму я тоже вклеил в альбом.

Читая все это, мне могут сказать: «Ну, голуба, ты и расхвастался!» Нет, честное слово, нет, я просто пишу о чудесах. Вы подумайте: начало — в голодной, холодной Костроме «от нечего делать»; и вдруг— все это где‑то на берегу Средиземного моря во Франции, в маленьком городке Канны, на фестивале! И ко всему этому прекрасному шуму я относился и отношусь спокойно: очень славно, конечно, но ничего это не меняет в моей жизни, в моем мироощущении. Тем более что я собираюсь писать и о неудаче.

Постигла она меня вскоре за «Журавлями». Должен сказать, в ту же пору я написал пьесу «В поисках радости», и премьера в Центральном детском театре по времени почти совпала с выпуском на жран «Журавлей». И сверх того — я из своей зачмоновской комнатки переехал в трехкомнатную квартиру и перевозку всего имущества совершил за несколько часов, пока Надя была на репетиции: сам грузил вещи, сам таскал их на третий этаж и т. д. Я всегда любил фокусы. Заехал за Надей к концу репетиции в театр, сказал: «Ну, поехали домой».

И мы отправились в другую сторону. Надя удивленно спросила: «Куда мы едем?» Я говорю: «Домой». И привез ее к метро «Аэропорт» в новую квартиру. Приятно удивлять людей — большое удовольствие! Однако при всем при том со всеми этими хлопотами в новой квартире я, видно, сильно переработался — и меня хватил инфаркт. (Но болезнь нельзя назвать неудачей, я о ней упоминаю только, так сказать, в скобках.)

Когда я стал поправляться и мог уже переехать за город, Калатозов и Урусевский навестили меня и заодно привезли сценарий «Неотправленного письма», над которым в то время начали работать. Меня попросили прочесть сценарий и высказать свое мнение. Сценарий был написан по повести Валерия Осипова, напечатанной в журнале «Юность», где я был членом редколлегии. Повесть мне очень нравилась, и я даже не без удовольствия согласился прочесть сценарий. И вот тут‑то попал впросак — сценарий мне показался слабым, не имеющим крупных мыслей. Тут же с ходу попытался что‑то сочинить. «По — моему, — говорил я, — надо ставить фильм о том, как природа цепко держит свои секреты и как человек вырывает эти ее сокровенные тайны зачастую ценою жизни». Говорил о Фарадее, которого поразила молния, когда он разгадывал ее загадки, о том, как погибли экспедиции генерала Нобиле и Скотта, пытавшихся заглянуть на Северный и Южный полюсы земли, и т. д.