Виктор Розов - Удивление перед жизнью

Повесть «Алмазный мой венец», которую я прочел также с наслаждением, почему‑то в писательских и околописательских кругах вызвала нечто вроде возмущения. Что‑то, кого‑то, как‑то она задела, затронула. Кого, почему — не понимаю. Этот негативный шум произвел на меня странное впечатление. Но догадаться и тогда не мог, не догадываюсь и сейчас. Я думаю: прекрасные произведения искусства остаются на столетья, а шум и писк никогда не вспоминают. Ну, и чтобы закончить эту заметку веселым эпизодом, расскажу, как мы, группа сотрудников и членов редколлегии журнала «Юность», навестили Катаева в Переделкине, чтобы поздравить его с семидесятилетием. Один из гостей произнес тост в честь награждения писателя орденом Дружбы народов. Орден этот учрежден был незадолго до этого, и Катаев ответил на поздравление: «Благодарю вас, действительно очень приятно, этот орден еще не у всех есть».

…Но ведь я все еще лечу в Париж и только — только пересек кромку Балтийского моря и повис над водой.

Несут еду. Все в целлофане, все в пластикате, все сверкает, все самое лучшее. Во всех самолетах кормят напропалую.

Ем с аппетитом, не торопясь. Вот уж поистине спешить некуда. Наслаждаюсь. Глаз в еду, глаз в окошко.

Что это там за спичечная коробка болтается на воде? Вероятно, корабль. Любопытно. Такой маленький, а я такой огромный.

А вот и европейская береговая линия. Крыло самолета подрагивает от вибрации. Думаю: а что если оно сейчас начнет разваливаться? Но эта мысль так, поверху, вглубь не входит, да и не пускаю.

Под нами черная земля, снежного покрова нет, его сорвало теплое течение Гольфстрим.

Земля Франции. Смотрю пристально, возбужденно. В первый раз я вижу землю Франции. Вот она подо мной. Разглядываю, стараясь увидеть что‑то особенно французское. Но в чем отличие, не могу определить. А может быть, и нет отличия? Может быть, это просто очередное столкновение условностей и реальности? Поэзия мысли — и только? Пожалуй, и так. Но я не могу разрушать иллюзии, мне приятно видеть именно землю Франции.

Аэродром Бурже. Остатки рождественских украшений, елки, блестки, игрушки. Скорей, скорей вперед, в Париж!

Вот он наконец‑то, Париж!

Дело, конечно, не в Париже, а во мне, в моей встрече с ним, в этом моем волнении, в желании увидеть то, что я всю жизнь мечтал увидеть, насытить себя чем‑то, чего так недоставало.

Когда после сорокалетнего перерыва открыли Кремль для всеобщего обозрения, я, уже совсем взрослый человек, вместе со своими друзьями кинулся скорей посмотреть царь — пушку и царь- колокол. Мы стояли у этих громадных игрушек, и Григорий Нерсесович Бояджиев, улыбаясь, сказал:

— Мы с вами, Виктор Сергеевич, удовлетворяем свое нереализованное детское любопытство.

И первое мое впечатление от Парижа было объяснимо моим волнением. Процесс насыщения, так сказать, помешал мне распробовать вкус пищи. Я глотал Париж громадными кусками, не жуя.

Мы стояли на ступенях церкви святой Мадлены. Катаев размахивал руками и объяснял, что именно вот на этом месте, где мы стоим, остановился Жорж Дюруа в конце романа, когда после венчания вышел из церкви и перед ним там, впереди, была мечта его жизни — палата депутатов.

— Вон она, видите? Справа морское министерство. Вот это не очень высокое, но изящное… слева…

Я не видел палаты депутатов, здания министерства, еле слышал восторженный, захлебывающийся голос Катаева. В голове моей стучала только одна мысль: «Вот я здесь, на ступенях церкви святой Мадлены, где стоял Жорж Дюруа… вот передо мной палата депутатов, улицы Парижа, здания министерств…»

И это поглотившее меня ощущение присутствия затмило все остальное. В следующий свой приезд я увидел и палату депутатов, и церковь святой Мадлены, и Эйфелеву башню, и все, что я фактически не видел в тот день, хотя и стоял рядом.

Переночевали в Париже и на другой день в десять часов утра с аэродрома Орли вылетели в Нью — Йорк.

В каком‑то номере журнала «Здоровье» я прочитал статью об инфарктах, отчего они бывают. И мудрый автор одной из важных причин, способствующих их возникновению, назвал путешествия.

Не верьте, друзья. Наоборот, путешествия укрепляют здоровье, очищают сосуды от накопившейся дряни, меняют состав крови в лучшую сторону. Лечащий меня тридцать лет врач Анна Наумовна Голодец, когда я начинаю жаловаться на всякие свои недомогания в области сердца, неизменно советует:

— Поезжайте‑ка вы куда‑нибудь, засиделись.

Я еду и очищаю организм. Прекрасное лекарство! Неподвижность — большое зло.

«В движенье мельник жизнь ведет, в движенье…»

Перелет через Атлантический океан не был интересным. Только сам факт, что впервые летишь над знаменитым океаном, тешил душу. Куда интереснее ездить в поезде. Думаю, что раньше, когда ездили на лошадях, было еще интереснее, — почитайте хотя бы Карамзина «Письма русского путешественника». А нам кажется: сколько тогда люди теряли времени на переезды! Еще маленькое пояснение.

Если какой‑нибудь придирчивый и многоопытный человек упрекнет меня в наивности и некоторой восторженности, то я прошу его извинить меня. Это тоже черта моего характера. К этому следует еще добавить, что поездки в другие страны долгое время были явлением сверхисключительным. И необходимо принять в расчет мою долгую бедную жизнь. До тридцати шести лет! А тут! Как в сказке Андерсена: «Весь мир и пара коньков в придачу».

Из Нью — Йорка мы сразу же перелетели в Вашингтон, и если учесть смещение времени, то сутки продолжались тридцать один час. Это требует напряжения. Тем более что нас сразу же повезли в госдепартамент для обсуждения программы путешествия. И только через тридцать пять часов удалось лечь спать.

В Соединенные Штаты мы ехали по соглашению, заключенному нашими странами об обмене учеными, деятелями искусства, литературы и т. д. Все расходы, связанные с пребыванием делегаций, берет на себя принимающая страна, только оплата проезда в обе стороны падает на страну отправляющую, и так как каждая сторона, как говорится, хочет показать товар лицом, она создает наиприятнейшие условия пребывания на своей территории.

Я не вижу ничего дурного в том, что хозяева, будь это мы или они, хотят попотчевать гостей самым лучшим образом, показать все самое интересное и не тащат в темные, грязные углы, которые всегда найдутся в любом доме. Часто я себя ловлю на этом ощущении роли гостеприимного хозяина, когда ко мне приезжают люди из других стран, да и не только из других. Для моих друзей, которые приходят ко мне минимум раз в неделю, а то и чаще, и для них я спешу в магазин купить бутылочку и что — ни- будь вкусненькое, а жена понаряднее убирает комнаты. Мне, как хозяину, хочется, чтобы мой дом понравился. Я вожу заморских гостей по музеям, театрам, показываю Москву с Ленинских гор, осматриваю с ними Кремль, Новодевичий монастырь, Загорск и Андрониевский монастырь. Не буду же я таскать их по задворкам. Я не стесняюсь этих темных углов, нет, и если мои гости захотят в них заглянуть — пожалуйста, но самому тащить их в какую‑нибудь грязную забегаловку я считаю просто неудобным.