Виктор Розов - Удивление перед жизнью
- Название:Удивление перед жизнью
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Вагриус, 2000
- Год:2000
- Город:Москва
- ISBN:5–264–00049–2
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Виктор Розов - Удивление перед жизнью краткое содержание
Он родился, когда началась Первая мировая война.
Познал голод, холод и страх, принесенные революцией и войной Гражданской.
На Великой Отечественной он, юный актер Театра Революции, был тяжело ранен и чудом остался в живых. Он терял близких, не имел крыши над головой, переживал творческие трудности…
И все‑таки Виктор Сергеевич считает себя очень счастливым и везучим человеком.
Он благодарен судьбе и за испытания, выпавшие на его долю, и за счастье жить, любить, растить детей, заниматься любимым делом, и за множество замечательных людей, встреченных им на жизненном пути… Он смотрит на мир широко раскрытыми, ясными глазами, полными ожидания. Ему интересно жить.
И он очень хочет, чтобы мы тоже поняли, что жить — в самом деле интересно.
Удивление перед жизнью - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Пришло счастливое время, и я познакомился с Бабановой в жизни. В 1935 году руководство нашего училища и руководство театра решили назначить художественных руководителей курсов. Ими были М. М. Штраух, Ю. С. Глизер, М. Ф. Астангов, Д. Н. Орлов и Мария Ивановна Бабанова. Наш курс — мы учились уже второй год — достался именно Марии Ивановне. Всеобщему ребячьему восторгу не было конца. Театр находился на гастролях в Ленинграде, и мы ожидали приезда нашего руководителя. Поезд подходил к перрону Ленинградского вокзала (не назывался ли он тогда еще Октябрьским?), весь курс стоял в счастливом воодушевленном ожидании. Приготовленный букет цветов, честное слово, был хорош, мы купили его в складчину на наши студенческие гроши. Поезд подошел… Мы не видели никого, мы ожидали только Ее, нашего кумира! И вот в дверном проеме, в тамбуре, показалась Мария Ивановна. В синей бархатной панамке, в таком же синем бархатном костюме, так шедшем к ней. Мы не бросились навстречу, но она догадалась, кто мы такие, и подошла сама. Мы вручили цветы, и, я думаю, горящие наши глаза осветили все, что мы чувствовали, что хотели сказать. Мария Ивановна всю жизнь ненавидела официальные церемонии и высокие слова, боялась их и в эту минуту, но все обошлось. Все получилось и горячо, и по — человечески. Встреча эта хорошо сохранилась в моей памяти.
И Мария Ивановна не забыла. Лет двадцать спустя я был у нее дома, не помню — по каким делам, и обратил внимание на засохшие цветы, которые стояли на шкафу под потолком. Букет был красивый и переливался белыми тонами. Сохранность цветов была редкая, будто изделие тончайшей работы.
— Мария Ивановна, что это за цветы? — поинтересовался я.
— Не помнишь? — метнув в меня веселым глазом, спросила Мария Ивановна.
— Неужели?!
— Они. — И быстро перевела разговор на другую тему.
Жив ли этот букет сейчас в ее опустевшей квартире, не знаю, вряд ли, — прошло почти полвека.
Если творческая требовательность Бабановой была почти остервенелой, то бытовая, жизненная — минимальной. Не блистала нарядами. Помню, как однажды она, не удержавшись, сказала мне:
— Смотри, какой у меня поясок.
Это был какой‑то довольно широкий ремень, не произведший на меня никакого впечатления. Я простодушно спросил:
— Что особенного?
— Ну и дурак! — И с детской гордостью произнесла: — Это из Парижа, сто рублей стоит.
Я хотел ахнуть, но «ах» был бы фальшивым, и тогда Мария Ивановна обиделась бы на меня по — настоящему. Ненавидела фальшь. Она ей даже мерещилась, и оттого она была мнительной. Сколько раз приходилось мне разуверять Марию Ивановну в ее ложных подозрениях. То ей казалось, что студентка такая‑то ее не любит и еле здоровается при встрече; то вообразит, что с ней не хотят репетировать отрывок; кому‑то будто бы не понравилась ее игра в спектакле. И ведь каждый раз обида, порой до слез. А я, староста курса, лепечу что‑то, лепечу.
— Ах, не говори мне, я же вижу, я понимаю, я чувствую!
А все только миражи. И к своей игре относилась двойственно. Понимала силу своего дарования, знала, и в то же время каждый раз ей мерещилось, что играла плохо. После ее спектакля около гримуборной всегда толпятся знакомые с цветами. Корзины, букеты, ахи, охи, восторги, поздравления. Мария Ивановна с какой‑то лихорадочной быстротой принимает цветы и поздравления, но во всем ее трепете чувствуется: «Да, да, да, только уйдите поскорее…» И остается одна со своими сомнениями. Вероятно, по пути домой в уме вновь проигрывает весь спектакль, свою роль, проверяет.
Почти никогда я не видел ее после спектакля радостной, веселой, только возбужденной, озабоченной. В редчайших случаях бывала она довольна, находилась в эти минуты со своим талантом на «ты».
Женское очарование Бабановой было столь обворожительно, что все мальчишки нашего курса, можно сказать, без исключения были в нее влюблены. Да, да, не только как в кумир, но и самой горячей мужской любовью. Однако при громадном обаянии, которое предполагает наивность, детскость, Бабанова, если требовалось, в одно мгновение превращалась в самый колючий терний: резка, безжалостна, саркастична. Я встречал людей злых, хитрых, ехидных, но никогда — человека такого едкого, убийственного сарказма, как Мария Ивановна Бабанова. Была в этом сарказме поразительная сила. Маленькая женщина, а бьет как молотобоец. От горящих ласковых глаз до разящего удара молнии. Видимо, были в ней особенно аккумулированы все человеческие чувства, было из чего делать роли! Но не злопамятна, великодушна — качества, увы, не столь частые в людях. Приведу два примера.
Мария Ивановна находилась с Дмитрием Николаевичем Орловым в резко антагонистических отношениях. На чем была замешена их ссора, не ведаю. И вот идет обсуждение спектакля «Умка — Белый Медведь». Орлов, как я уже упоминал, сыграл чукчу Умку бесподобно. Выступают деятели нашего театра, хвалят, делают замечания, кто‑то довольно нудно разбирает игру Орлова, не поймешь — не то хвалит, не то осуждает. И вдруг вскакивает Мария Ивановна, при всем честном народе, при всей труппе падает на колени и кричит Орлову: «Митя, ты гений!» — после чего пулей мчится к двери и исчезает. Обсуждение становится бессмысленным, и все благоговейно расходятся. Нет, Мария Ивановна не помирилась с Орловым, но высший внутренний импульс, сущность Бабановой — художника. обязывал крикнуть эту фразу. Житейские волнения не затмевали художника, не уничтожали его.
Другой пример. Мы репетировали дипломный спектакль «Слуга двух господ» Гольдони. Мария Ивановна сама возглавляла работу, но из‑за ее занятости в тот момент (она репетировала «Таню») обязанности режиссера практически выполнял молодой талантливый актер Афанасий Севастьянович Белов, проявлявший свое дарование и в режиссуре. Кстати, он помогал также выпускать спектакль «Собака на сене». Позднее был призван нам в помощь и другой молодой режиссер из «чужого» театра — Валентин Николаевич Плучек. Мария Ивановна являлась к нам редко. И вот эти ее редкие явления каждый раз совершенно сбивали нас с толку. Вместо радости одно отчаяние. В чем же дело? А вот в чем. Педагогического дара у Марии Ивановны не было никакого, ничего объяснить не умела. Говорит, бывало, говорит, а потом вдруг скажет: «Ну смотрите!» — и покажет, как делается. И за Смеральдину, и за Труфальдино, и за доктора Бартоло, за всех. Покажет, убьет наповал, спросит: «Поняли?» — и уходит.
Ничего мы не поняли. Поняли только то, что ничего подобного никто из нас никогда сделать не сможет. Репетиция оканчивалась, мы уходили мрачные, подавленные, с полным пониманием своего ничтожества. И снова Белов, или Плучек, или оба вместе пытались пахать нашу нечерноземную полосу, возвращать нам дыхание и веру. Через несколько дней мы успокаивались, снова заражались репетиционным азартом, энергией, весельем, лихо репетировали. Но вновь появлялась Бабанова, смотрела нашу работу, входила в азарт, кричала: «Нет, нет, не так, смотрите!» — показывала и исчезала. Невыносимо… Пытка продолжалась долго, а время шло… Март 1938 года. За окном пригревает солнышко, тает снег, капель. В мае сдача дипломного спектакля, а у нас на душе глубокая осень. После очередного визита Марии Ивановны (сейчас‑то я эти ее показы вспоминаю с восхищением, да и тогда мы разевали рты, но…) мы, студенты, занятые в «Слуге двух господ», пошли на неслыханную дерзость, на отчаянный шаг: больше не пустим Марию Ивановну на репетиции до самого показа ни разу! Решение приняли единогласно. Но как сказать об этом нашей любимой, нашей обожаемой Бабановой — вопрос. Жребий пал на меня.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: