Бен Макинтайр - Агент Зигзаг. Подлинная военная история Эдди Чапмена, любовника, предателя, героя и шпиона

— Опасная задача, правда?

— Да.

— Вы ходили у них в фаворитах. Они вам доверяли?

— Да.

— Говорят, они были о вас высокого мнения, вы могли передвигаться где угодно и заниматься чем угодно?

— Да.

Стефенс перевел разговор на содержимое вещмешка Чапмена. Он указал, что купюры были обернуты в бумагу, которая сразу же изобличала его как немца, и «могли стоить ему головы», когда это заметили бы.

— Человек, который должен был обыскать вас, не заметил на пачках денег немецкие штампы? — недоверчиво переспросил Стефенс.

— Это ошибка Томаса, — отвечал Чапмен, пораженный не меньше его. — Должно быть, он забыл снять упаковки.

Стефенс сделал пометку. Процесс отдаления Чапмена от его немецких начальников, подрыв его веры в эффективность их действий, начался. Эдди пересказал разговор с фон Грёнингом, в ходе которого его шеф со смешком сказал, что он никогда не посмеет предать их, поскольку британская полиция отправит его в тюрьму. Тут Стефенс вновь вмешался: «Это был прямой, неприкрытый шантаж», — сказал он и с радостью услышал ответ Чапмена, который «с некоторой обидой заявил, что всю дорогу так и думал».

После двух часов допроса Стефенс оставил Чапмена в компании капитана Шорта — кругленького офицера, в котором было что-то совиное, — настолько же жизнерадостного, насколько грозным был его босс. Сегодня такую тактику называют «хороший полицейский — плохой полицейский». В секретном руководстве по проведению допросов Стефенс назвал ее «холодно — горячо».

— Они относились к вам хорошо, так ведь? — спросил тот сочувственно.

— Да, я там неплохо провел время.

— Особенно после того, как вы побывали в тюрьме Джерси и в концентрационном лагере.

— А сколько мне оставаться здесь? Послушайте, я здорово рисковал, добывая информацию, которая была бы ценна для вас, и она, насколько я понимаю, действительно представляет ценность.

Но Стефенс оставил Чапмена именно там, где считал нужным. Шпион, кажется, рад рассказать все, причем с максимальной искренностью. Он хочет говорить и дальше. Он хочет умилостивить своих тюремщиков. И, главное, он хочет выйти на свободу.

В офисе Стефенса застал звонок одного из полицейских, доставивших Эдди в Лондон: «Я не знаю, что этот парень наплел вам. Он спрыгнул с немецким парашютом, но я тотчас его узнал — несколько лет назад он был в моем взводе». По удивительному стечению обстоятельств этот человек служил вместе с Чапменом в полку Колдстримских гвардейцев, и теперь полисмен рассказывал, как Чапмен отправился в самоволку и был за это уволен со службы. Это в точности совпадало с историей, рассказанной Чапменом. Выходило, что он говорит правду, по крайней мере пока.

Допрашивающие решили немного ослабить давление. Чапмену позволили прерваться и поесть. Однако, вернувшись, они продолжили прощупывать его, нарочно искажая ранее сказанные им слова, цепляясь за любое противоречие в его рассказе в попытке выяснить, не лжет ли он и не утаивает ли что-нибудь существенное. По мнению Стефенса, «ни один шпион, даже самый хитроумный, не сможет противостоять тщательно проводимому допросу». Офицеры МИ-5 работали посменно, допросы затягивались до глубокой ночи. «В конце концов, это физически и морально сломает даже самого стойкого», — утверждал Стефенс.

Информация изливалась из Чапмена потоком: за сорок восемь часов он дал более пятидесяти описаний разных персонажей — от руководителя нантского отделения абвера Грауманна до кухарки Одетты. Он рассказывал о вещах чрезвычайно важных и о совершеннейших пустяках: описывал дислокацию зенитных батарей в Нанте, расположение парижской штаб-квартиры абвера, свое участие в оккупации вишистской части Франции — и цены на масло на черном рынке. Он дал описание бретонских националистов, голлистов-предателей и многих других, самых разных людей, с которыми ему довелось столкнуться в Нанте. Кое-что из рассказанного им британцы уже знали — к примеру, радиокоды, которые уже были взломаны, — и это позволило проверить искренность Чапмена. Однако многое из рассказанного оказалось для них внове: это была бесценная информация, помогавшая составить самую подробную картину германских методов шпионажа. Эдди был не только готов делиться информацией, но и предлагал свои способы ее использования. Так, по его мнению, пользуясь этими сведениями, британцы могли взломать абверовские радиокоды и перехватывать радиосообщения, которыми обмениваются разные подразделения организации.

На это предложение допрашивавшие его офицеры отреагировали неопределенно, но внутри они ликовали: предложение Чапмена доказывало, что о «наиболее секретных источниках» немцам пока неизвестно. «Из его слов неопровержимо следовало: он даже не догадывается, что в последние несколько месяцев мы читали все сообщения, которыми обменивались эти подразделения», — записали они. Очень быстро стало ясно: Чапмена не придется уговаривать работать в качестве двойного агента в пользу Британии, ему самому не терпится приступить к работе. Один из мотивов этой его готовности прояснился, когда он описал историю Тони Фарамуса.

— Он — заложник, гарантирующий мою лояльность, — объяснил Эдди.

— Вашу лояльность во Франции или здесь?

— Здесь. Они хотели использовать его, чтобы я точно сделал свое дело здесь.

Чапмен рассказал: если ему удастся убедить своих германских боссов, что он послушно выполняет их приказы, жизнь его друга еще можно будет спасти. Стефенс сделал еще одну пометку.

Пока из памяти Чапмена извлекали всю значимую информацию, его багаж так же тщательно обыскивали на предмет каких-либо зацепок. Спички для тайного письма и зловещего вида коричневую пилюлю отправили ученым для исследования. Все банкноты были изучены, а их серийные номера переписаны, чтобы выяснить их происхождение. Государственная канцелярия Его Величества подвергла фальшивые удостоверения личности Чапмена ультрафиолетовому сканированию, их химический состав и полиграфические особенности были проанализированы и подвергнуты сравнению с оригинальными документами. Рацию отправили шефу Службы специальных операций, отвечавшей за теракты и саботаж за линией фронта, чтобы выяснить, принадлежала ли она кому-нибудь из британских агентов во Франции, и если да, то кому именно. Чапмена расспросили о каждом предмете в его бумажнике. Он объяснил, что ему принадлежал лишь один: «Это было частное письмо, написанное моей подружкой — моей довоенной подружкой, — и я взял его с собой».

Каждое утверждение Чапмена сверялось со сведениями из «наиболее секретных источников» в попытке поймать его на лжи. Когда Чапмен называл неверные даты каких-либо событий, как это часто бывало, к этим событиям возвращались вновь и вновь, пока допрашивающие не убеждались, что ошибка связана с «естественной забывчивостью», а не со злонамеренностью говорящего. В Скотланд-Ярде запросили его досье, чтобы удостовериться в его столь богатом криминальном прошлом; когда материалы прибыли, выяснилось, что многие преступления, в которых признавался Чапмен, в нем не упоминаются.