Бен Макинтайр - Агент Зигзаг. Подлинная военная история Эдди Чапмена, любовника, предателя, героя и шпиона

В какой-то момент, повернувшись к своему собеседнику с лицом, искаженным болью, Чапмен спросил:

— Вы думаете, личная жизнь важнее страны и идеалов?

Маршалл ответил, что так не думает.

Второй вопрос оказался еще более глобальным:

— Как вы думаете, каков смысл жизни?

На этот вопрос у Маршалла был ответ:

— Я объяснил, что верю в стремление человека к высшей участи: в борьбе человек добрался от состояния обезьяны до сегодняшнего уровня цивилизации и все еще продолжает двигаться вперед. Поэтому долг каждого — помочь человечеству в этом поступательном движении.

Понимая, сколь возвышенно это прозвучало, Маршалл быстро добавил:

— Это вовсе не значит, что все мы должны быть паиньками. Война вообще — скотская вещь.

Чапмен, обдумав слова Маршалла, заметил, что его собственное кредо сходно с тем, что провозглашал Герберт Уэллс, и отражено в его личной философии — настолько, насколько вообще можно говорить о философии Эдди. Они рассуждали о социализме и капитализме, патриотизме и долге. «Казалось, он впервые задумался о таких вещах, — размышлял впоследствии Маршалл, — и полагал их великими открытиями, какими они, в сущности, и были».

Теперь настала очередь Маршалла спросить:

— А какой ты видишь свою роль во всеобщей борьбе человечества?

Ответ прозвучал безнадежно:

— Моя жизнь никому не нужна. Я думаю, что мне было бы лучше умереть — но не бесполезной смертью, а совершив что-то, чем я смог бы искупить то зло, которое причинил.

Маршалл заявил, что это — «выход для труса. Если ты ищешь смерти, значит, признаешь свое поражение. Теперь ты — думающий человек. Человечество движется по пути прогресса, и ты должен сыграть свою роль в его развитии. Только ты можешь решить, послужит ли победа Британии дальнейшему прогрессу человечества, или для него будет лучше, если восторжествует идеология нацистов».

Чапмен признался, что в этом смысле он уже принял решение:

— Англия не должна проиграть войну.

Маршалл заметил, что Эдди «видел слишком много жестокости и ужаса — запуганное население Франции, зверства гестапо», — чтобы позволить себе оставаться в стороне. Направляясь с Креспини-Роуд домой по стылым рассветным улицам Лондона, Маршалл был уверен, что теперь Чапмен еще «сыграет свою роль».

Рид был впечатлен докладом Маршалла о вечере, проведенном с Чапменом, заметив, что это — «самое ценное исследование его личности». В нем вырисовывался человек, который стремится исполнить свой долг, одновременно пытаясь разобраться в собственном внутреннем хаосе. Найти свое «высшее предназначение» в войне против Гитлера Чапмен мог, лишь примирившись с самим собой. Пора было начинать операцию «Фрида».

26 января Фриду и Диану привезли в Лондон и поселили в отеле «Бент Бридж». Встреча состоялась тем же вечером. Предупредительные тюремщики Бэквелл и Тус организовали доставку цветов и шампанского, а также присмотр за ребенком. Пока Фрида Стевенсон и Эдди Чапмен общались в комнатах наверху, полицейский играл в холле отеля с трехлетней Дианой. Эдди должен был сказать Фриде, что ему удалось сбежать с Джерси и что по возвращении полиция сняла с него все обвинения, — и теперь ему предстояло вступить в армию и отправиться за границу. Она приняла это объяснение без единого вопроса. На следующий день Фрида и Диана переехали на Креспини-Роуд, чтобы, как выразился Бэквелл, «войти в семью», состоявшую теперь из мошенника и двойного агента, танцовщицы, переквалифицировавшейся в кочегары, неугомонного ребенка и двух страдальцев-полицейских.

Фрида вошла в жизнь Чапмена быстро и окончательно, — так же, как исчезла из нее почти четыре года назад. Наслаждаясь этой странной пародией на семейный уют, Чапмен больше не требовал поездок в Уэст-Энд и встреч со старыми приятелями, — он «был рад всецело ограничиться своим домашним кругом». По вечерам молодая пара, держась за руки, прогуливалась по Хендону, пока один из полицейских следовал за ними на почтительном расстоянии, а другой играл с Дианой и занимался работой по дому.

Разумеется, управление разросшимся хозяйством в сочетании с работой с непроверенным двойным агентом было чрезвычайно сложной организационной задачей. Фрида устроилась в спальне Чапмена, поэтому отдельной проблемой было «заставить ее проснуться, одеться и не позже 9.45 спуститься вниз, поскольку в ванной и на лестнице она могла услышать стук работающего передатчика». Еще одна сложность заключалась в том, что уборщица миссис Уэст приходила на Креспини-Роуд по утрам и приходилось исхитряться, чтобы она не включала свой пылесос, пока Чапмен вел передачу.

Как-то около семи вечера Эдди объявил, что они с Фридой отправляются в постель.

— Эдди, мы должны быть в эфире в девять, — шепнул Рид, когда пара проходила мимо него. — Не забудь.

В 20.00 Рид на цыпочках поднялся по лестнице и осторожно постучал в дверь.

— Эдди, у тебя еще час, — сказал он.

Ответа не было.

В 20.45 Рид заколотил в дверь:

— Эдди, у тебя пятнадцать минут!

Чапмен высунул голову из-за двери:

— О нет, как пятнадцать минут? — пробормотал он и вновь скрылся в спальне.

Рид уже опасался, что ему придется беззастенчиво прервать сексуальные утехи парочки, когда из спальни наконец-то вышла взъерошенная Фрида.

К окружающим ее загадкам Фрида относилась с удивительным безразличием. За ее любовником постоянно наблюдали один или два крепких парня, не упускавшие его из виду ни на шаг. Другие люди, по большей части в гражданском и один в потрясающих клетчатых штанах, приходили и уходили в самое неподходящее время, при этом Фриде зачастую предлагалось подольше погулять с ребенком. Иногда она слышала, как Эдди учит немецкие слова. В кухонном буфете хранились какие-то странные химикалии. «Фриде пришлось привыкнуть к множеству странных вещей, происходящих вокруг, — сообщал Бэквелл. — Но она никогда не задавала вопросов». Когда она жила с Чапменом на Стерндейл-Роуд, в доме также появлялись и исчезали странные люди, присутствия которых, равно как и дел, по которым они приходили, ей никто не объяснял. Возможно, нынешний быт напоминал ей прежние времена. «Хотя она не знала, что происходит, она принимала происходящее без вопросов и привыкла к тому, что мы трое почти никогда не разлучаемся», — писал Тус.

Настроение Чапмена изменилось мгновенно. «После встречи с Фридой и ребенком Эдди пребывал в отличном настроении и то и дело говорил, что его представления о будущем изменились. Теперь у него появился, как он выражался, „raison d'être“, смысл жизни. Он потерял интерес к другим женщинам и поездкам в Уэст-Энд и заявил, что теперь готов оставаться на месте, работать над легендой прикрытия и готовиться к возвращению во Францию». На фоне прежнего Чапмена, унылого и брюзжащего, нынешний Эдди казался на удивление позитивным и оживленным. Он души не чаял в своей дочери, живой девчушке, наполнявшей шумом и гамом весь дом. Мрачный нигилизм Чапмена уступил место столь же безудержному оптимизму и безграничной вере в себя. Временами он даже стал заговаривать о том, чем бы он мог заняться после конца войны: раньше подобных мыслей у него не наблюдалось. Он рассуждал, что, возможно, осядет с Фридой в Польше и откроет там кабаре, а может, просто вернется к своему криминальному ремеслу, поскольку сомневается в своей способности жить «как законопослушный обыватель». Он даже поинтересовался, не найдется ли для него места в рядах секретной службы: эта работа удовлетворяла бы его «тягу к сильным эмоциям».