Ромен Роллан - Жизнь Микеланджело

Старый флорентиец, он гордился своей кровью и своим племенем [5] Буонарроти Симони, родом из Сеттиньяно, упоминаются во флорентийских хрониках, начиная с XII века. Микеланджело это было известно: он знал свою родословную. «Мы — горожане благороднейшего рода». (Письмо к его племяннику Лионардо, декабрь, 1 546 г.) Он возмущался тем, что его племянник собирался облагородить себя. «Это значит не уважать себя. Всем известно, что мы принадлежим к старой флорентийской буржуазии и не менее благородны, чем кто‑либо другой». (Февраль, 1549 г.) Он пытался возвысить свой род, заставить своих родственников снова принять старую фамилию Симони, основать во Флоренции патрицианский дом; но он постоянно наталкивался на посредственность своих братьев. Он краснел при мысли, что один из них (Джисмондо) ходил за плугом и вел жизнь крестьянина. В 1520 г. граф Алессандро де Каносса написал ему, что он нашел в семейных архивах доказательство их родства. Сведение было ложное, но Микеланджело ему поверил; он хотел приобрести замок Каноссу как предполагаемую колыбель своего рода. Его биограф Кондиви, по указаниям Микеланджело, вписал в число его предков Беатрису, сестру Генриха II, и великую графиню Матильду. В 1515 г. по случаю посещения Львом X Флоренции, Буонаррото, брат Микеланджело, был пожалован титулом Comes palatinns и Буонарроти получили право поместить в свой герб «palla» Медичи с тремя лилиями и папским шифром. . Он гордился ими больше, чем своим гением. Он не позволял, чтобы на него смотрели как на художника:

«Я не скульптор Микеланджело… Я Микеланджело

Буонарроти!»

Он был аристократом духа и имел вое кастовые предрассудки [6] «Я никогда не был таким художником или скульптором, которые торгуют своим искусством. Я всегда воздерживался от этого, чтобы сохранить честь своего рода». (Письмо к Лионардо, 2 мая 1548 г.) . Он доходил даже до утверждения, что «.искусством должны заниматься благородные, а не плебеи» [7] Кондиви. .

О семье он имел понятия религиозные, стародавние, почти варварские. Для нее он жертвовал всем и хотел, чтобы и другие! поступали так же. Для нее он согласился бы, по его словам, «быть проданным в рабство» [8] Письмо к отцу от 19 августа 1497 г. Он был «выделен» отцом только 13 марта 1508 г., когда ему было тридцать три года. (Официальный акт зарегистрированный 28 марта.) . Во всем этом была некоторая аффектация. Он презирал своих братьев, которые (вполне этого заслуживали. Он презирал своего племянника, — своего наследника. Но и в братьях и в племяннике он уважал представителей своего рода. Это слово постоянно попадается в его письмах:

«Наш род… la nostra gente… поддержать наш род… пусть наш род не вымрет».

Он обладал всем фанатизмом, всеми предрассудками этого сурового и крепкого рода. Из их глины он был слеплен. Но из этой глины брызнул всеочищающий огонь: гений.

Пусть тот, кто не верит в существование гения, кто не знает, что это такое, — взглянет на Микеланджело. Никогда человек не был до такой степени (во власти гения. Гений этот не кажется одной с ним природы; это завоеватель, набросившийся на него и держащий его в подчинении. Его воля тут не при чем; можно даже сказать — не при чем его дух, его сердце. Это — бешеная экзальтация, чудовищная жизнь, заключенные в тело и душу, слишком слабые для того, чтобы выдержать их.

Он жил в постоянном яростном возбуждении. Страдание от этого избытка силы, которая его распирала, заставляло его действовать, действовать беспрестанно, без минуты отдыха.

«Я извожусь работой, как никогда еще человек не изводился, — пишет он — я день и ночь думаю все об одном— о работе».

Эта потребность в деятельности не только заставляла его нагромождать работы и брать больше заказов, чем он мог их выполнить, — она вырождалась в манию. Он хотел изваять горы. Когда ему предстояло воздвигнуть какой‑нибудь памятник, он тратил целью годы, выбирал в каменоломне подходящие глыбы, устраивал пути для перевозки; он хотел быть всем — инженером, подмастерьем, каменотесом; он хотел делать все сам: воздвигать дворцы, церкви, все один. Это была жизнь каторжника. Он не давал себе даже времени на то, чтобы поесть или выспаться. Поминутно в его письмах возвращается этот жалобный припев:

«У меня едва хватает времени, чтобы поесть… У меня. нет времени на еду… Вот уже двенадцать лет, как я изнуряю свое тело работой, нуждаюсь в самом необходимом… У меня нет ни гроша, я гол, я испытываю массу страданий… Я живу в нищете и в страданиях… Борюсь с нуждой…» [9] Письма 1507, 1509, 1512, 1513, 1525, 1547 гг.

Нищета эта была мнимая. Микеланджело был богат, он разбогател, очень разбогател [10] После его смерти в его римском доме оказалось семь или восемь тысяч золотых дукатов, что составляет на нынешние деньги от 400000 до 500 000 франков. Кроме того, Вазари сообщает, что он уже передал в два приема своему племяннику 7 000 экю, и еще 2 000 своему слуге Урбино. Большие суммы хранились у него во Флоренции. Из Denunzia de'beni (опись имущества) 1534 г. явствует, что у него было шесть домов и семь поместий во Флоренции, Сеттиньяно, Ровеццано, Страделло, Сан — Стефано де Поццолатико и т. д. Он имел страсть к земле. Он постоянно покупал землю: в 1505, 1506, 1512, 1515, 1517, 1518, 1519, 1520 гг. и т. д. У него это была крестьянская наследственная черта. Впрочем, если он собирал добро, так не для себя; он тратил его на других, сам себя лишая всего. . Но на что употреблял он свое богатство? Он жил, бедняком, прикованным к своей работе, как лошадь — к жернову. Никто не мог понять, зачем он так мучит себя. Никто не мог понять, что не в его власти было не подвергать себя мучениям, что это для него была необходимость. Даже его отец, имевший много общих черт с ним, упрекал его:

«Твой брат передавал мне, что ты живешь крайне экономно, почти нищенски; экономия — вещь хорошая, но нищета — вещь дурная; это Порок, неугодный ни богу, ни людям; он будет во вред твоей душе и телу. Пока ты молод, еще куда ни шло, но когда ты перестанешь быть молодым, — болезни и недуги, порожденные этой дурной и нищенской жизнью, выйдут на свет божий. Избегай нищенской жизни, жив, и воздержанно, заботься, чтобы не терпеть нужды в необходимом, остерегайся чрезмерной работы» [11] Далее следуют некоторые советы по гигиене, показывающие тогдашнее варварство: «Прежде всего заботься о своей голове, держи тело в умеренном тепле и никогда не мойся; приказывай, чтобы тебя обчищали, но никогда не мойся». (Письмо от 19 декабря 1500 г.)

Но никакие советы не могли ничего с ним поделать. Никогда он не соглашался обращаться с самим собою более человечно. Пищей ему служило немного хлеба и вина. Спал он едва несколько часов в сутки. Когда он жил в Болонье, работая над бронзовой статуей Юлия II, у него и трех его помощников была одна общая кровать [12] Письма 1506 г. . Спал он одетый, не снимая обуви. Однажды у него распухли ноги, и пришлось разрезать сапоги; когда их снимали, вместе с ними сошла и кожа с ног.