Ромен Роллан - Жизнь Микеланджело

От такой ужасающей гигиены происходило то, от чего предостерегал его отец: он постоянно хворал. В его письмах содержатся упоминания о четырнадцати или пятнадцати тяжелых болезнях [13] В сентябре 1517 г., когда он работал над фасадом Сан — Лоренцо и «Христом» Минервы, он был «болен, при смерти». В сентябре 1518 г. в серавеццких каменоломнях он свалился с ног от переутомления и огорчений. Новая болезнь в 1520 г., совпавшая со смертью Рафаэля. В конце 1521 г. один из друзей его, Леонардо — шорник, поздравляет его «с исцелением от болезни, от которой немногие выздоравливают». В июне 1531 г., после взятия Флоренции, он больше не спит, не ест, у него болят голова и сердце; такое состояние продолжается до конца года, друзья его думают, что он погиб. В 1539 г. он падает со своих подмостков в Сикстинской капелле и ломает себе ногу. В июне 1544 г. он заболевает лихорадкой в тяжелой форме; он лежит во Флоренции в доме Строцци, и за ним ухаживает его друг Луиджи дель Риччо. В декабре 1545 г. и январе 1546 г. — снова опасный приступ лихорадки, очень его ослабивший; он снова у Строцци, и за ним опять ухаживает Риччо. В марте 1549 г. он жестоко страдает от камней в печени. В июле 1555 г. его терзает подагра. В июле 1559 г. он снова страдает от камней и разных болезней; он очень ослабел. В августе 1561 г. у него был припадок: «он упал без сознания, в конвульсиях». . У него бывали лихорадки, не раз ставившие его на волосок от смерти. Он страдал глазами, зубами, головными болями и сердцем [14] Стихотворения, LXXXII. . Его терзала невралгия, особенно во время сна: сон был для него мучением. Он рано состарился. В сорок два года он себя чувствовал дряхлым [15] Июль 1517 г. (Письмо, написанное из Каррары к Доменико Буонинсеньи.) . В сорок восемь лет он пишет, что, проработав день, он нуждается в четырех днях отдыха [16] Июль 1523 г. (Письмо к Бартоломео Анджолини.) . Он упрямо отказывался от врачебной помощи.

Последствия такой жизн, и и бешеного труда отразились еще сильнее на его духе, чем на теле. Его угнетал пессимизм. У него это была наследственная болезнь. Будучи молодым, он должен был прилагать большие усилия, чтобы успокоить отца, у которого, повидимому, были припадки мании преследования [17] Постоянно в письмах к отцу: «Не мучьте себя…» (Весна 1509 г.) «Мне очень тяжело, что вы живете в такой тревоге; умоляю вас, не думайте об этом». (27 января 1509 г.) «Не пугайтесь, отгоните всякую тень грусти». (15 сентября 1509 г.) У старого Буонарроти, повидимому, как и у сына, бывали припадки панического ужаса. В 1521 г. (как видно будет дальше) он внезапно убежал из собственного дома, с криком, что сын его выгнал. . Микеланджело был сам подвержен этому больше, чем тот, за кем он ухаживал. Эта безостановочная деятельность, эта подавляющая усталость, от которой ему никогда не приходилось отдохнуть, делали его безоружным против всяческих заблуждений его духа, находившегося в постоянном трепете и подозрениях. Он не доверял своим врагам. Не доверял друзьям [18] «В сладости совершенной дружбы часто скрывается покушение на честь и жизнь». (Сонет LXXIV к его другу Луиджи дель Риччо, который только что спас его от тяжелой болезни в 1546 г.) Смотри прекрасное оправдательное письмо, которое написал ему 15 ноября 1561 г. его верный друг Томмазо деи Кавальери, несправедливо навлекший на себя подозрения: «Я более чем уверен, что никогда вас не оскорблял; но вы верите слишком легко тем, кому доверять следовало бы менее всего…» . Не доверял родственникам, братьям, приемному сыну; он подозревал, что они с нетерпением ждут его смерти.

Все причиняло ему тревогу [19] «Я живу в постоянном недоверии… Не доверяйте никому. Спите с открытыми глазами…» ; даже его домашние подсмеивались над этой вечной тревогой [20] Письма от сентября и октября 1515 г. к брату его Буонаррото: «Не смейся над тем, что я тебе пишу… Ни над кем не надо смеяться; в настоящее время жизнь, полная беспокойства и страха, никому не может повредить ни душевно, ни телесно… Да и во всякое время тревожиться не бесполезно…» . Он жил, по его собственному выражению, «в состоянии меланхолии иди, вернее, безумия» [21] В письмах он часто себя называет «меланхоликом и безумцем», «старым безумцем», «злым безумцем». Впрочем, он защищает безумие, в котором его упрекают, говоря, что «оно никому не приносит вреда, кроме него самого». . Претерпевая столько страданий, он как бы вошел во вкус и находил в них горькую радость:

Все для него является поводом для страданий, вплоть до любви [23] Для любящих печальней положенье В обильи, что страстей смиряет волны, Чем в горестях, когда надеждой полны. (Сонет CIX, 48.) , вплоть до счастья [24] «Всякая вещь меня печалит… — пишет он. — Даже счастье, по причине своей кратковременности, удручает и гнетет мою душу не менее, чем несчастье». .

И меланхолия — моя веселость [25] Стихотворения, LXXXI. .

Ни одно существо не приспособлено так к скорби и менее его способно к радости. Он видел только скорбь, только ее одну чувствовал он в огромной вселенной. Весь мировой Пессимизм сосредоточивался в этом крике отчаяния, крике высокой несправедливости:

«Его пожирающая энергия, — говорит Кондиви, — отделила его почти совершенно от всякого человеческого общества».

Он был одинок. Он ненавидел, он был ненавидим. Он любил, но почти что не был любим. Ему удивлялись и его боялись. Под конец он стал возбуждать религиозное уважение. Он господствует над своим веком. Тогда он несколько успокаивается. Он смотрит на людей сверху вниз, они на него снизу вверх. Но никогда он не с ними. Никогда не обладает он покоем, сладостью, предоставленными самым смиренным из существ, — иметь возможность на одну минуту в жизни вкусить забвение в привязанности другого человека. В женской любви ему было отказано… На минуту заблестела одиноко в этом пустынном небе холодная и чистая звезда дружбы к Виттории Колонна. Вокруг — ночь, пересекаемая жгучими метеорами его мысли: его желаниями, его бредовыми мечтами. Никогда Бетховен не знал такого мрака. Бетховен был печален по вине общества; от природы он был веселым, он стремился к радости. Микеланджело в себе носил печаль, которая пугает людей, от которой все инстинктивно бегут. Он создавал пустоту вокруг себя.

Это бы еще ничего. Одиночество не было худшим злом. Хуже всего было то, что он был одинок по отношению к самому себе, что он на мог ни жить с собою, ни быть себе хозяином, ни отвергнуть себя, ни побороть, ни истребить себя. Его гений был соединен с душою, которая постоянно ему изменяла. Иногда говорят о роке, который упорно ему противодействовал и не позволил довести до конца ни один из его великих замыслов. Роком этим был он сам. Ключ к его неудачдивости, которым объясняется вся трагедия его жизни, — и то, что менее всего замечали, менее всего дерзали заметить, — это недостаток воли и слабость характера.