Ингрид Бергман - Моя жизнь

«Я представила Дэвиду «Интермеццо» как сюжетный материал, — рассказывала она. — Не могу сказать, что была от него в восторге. Но вот девушка меня просто свела с ума. Мне казалось, что в ней сосредоточено все, что имеет отношение к прекрасному. Я отослала ролик Дэвиду. В те далекие дни мы были маленькой и дружной организацией, наш телетайп нередко передавал с одного побережья на другое приятельские перебранки. Дэвид говорил своим друзьям в Голливуде: «Вы знаете эту ненормальную даму, которую я держу в Нью-Йорке? Я послал ее туда, чтобы она искала подходящие сюжеты в иностранных фильмах, а она сошла с ума от какой-то девчонки-актрисы и проворонила один из лучших киносюжетов в мире».

Я никогда не считала, что это один из лучших киносюжетов в мире, но меня послали в Лондон, чтобы приобрести в тамошнем агентстве права на экранизацию, но не на Ингрид. Я купила права без особых хлопот, и поскольку со мной находился Джек Уитни — председатель совета «Селзник Интернешнл», — который тоже видел «Интермеццо» и который, естественно, тоже был влюблен в Ингрид, то мы оба Решили, что надо попытаться связаться с нею. И вот, набрав полные карманы мелочи, мы пытаемся дозвониться из отеля «Кларидж» до Швеции. Наконец нас соединяют с Петером Линдстромом, который очень вежливо говорит: «Мисс Бергман сейчас занята и не может разговаривать с вами», что было вполне резонно, поскольку — мы, правда, в то время не могли знать этого — Ингрид рожала. Джек и я вернулись в Нью-Йорк. Тогда не было таких скоростных рейсов, как нынче. Мы добирались пять дней. Но когда я вошла в свою квартиру, то обнаружила телеграмму от Дэвида: «Возвращайся в Швецию и доставай Ингрид Бергман». Дэвид изменил свое решение.

Кроме того, он добавлял: «Что касается условий договора с нею, то должен заметить, что в титрах «Интермеццо» как звезды значатся только Гёста Стивенс и Густав Муландер. Меня бросает в холодную дрожь при мысли, что, быть может, мы ищем не ту актрису. Вдруг та девушка, которая нам нужна, — Гёста Стивенс. Необходимо все проверить...»

Я проверила и выяснила, что девушка Гёста Стивенс является в действительности мужчиной. Он работал вместе с режиссером Густавом Муландером над сценарием. И ни тот, ни другой не выступали в главной роли. Итак, я вернулась в Лондон, наняла адвоката, и мы сквозь ужасную снежную бурю полетели в Стокгольм. В этих маленьких самолетах герметизация, естественно, была плохая, в салоне было очень и очень холодно. Добравшись до Стокгольма и отогреваясь в своем номере, я почувствовала, что близка к смерти. Мне было очень плохо. Через некоторое время раздался стук в дверь, я пошла открывать и увидела на пороге двух чудесных людей — Петера и Ингрид. На Ингрид была темная бобровая шуба, шляпа, щеки покрывал дивный румянец — выглядела она божественно. Она держала в руках маленький букетик из желтых и голубых цветов — цвета шведского флага. Мило и застенчиво произнесла: «Добро пожаловать в Швецию». Ингрид сказала, что они не могут отобедать со мной, поскольку должны идти к родственникам. Через два дня, когда мы лучше узнали друг друга, Петер и Ингрид сознались, что никуда идти не собирались, просто их до смерти пугала встреча со мной. Вспомнив свой тогдашний вид и самочувствие, я не удивилась.

На следующий день я пришла к ней домой и встретила там ее агента Хелмера Енвала и адвоката. Мы начали обсуждать контракт. Ингрид не произнесла ни слова. Она сидела в кресле и улыбалась, продолжая вязать что-то для новорожденного. Я отстаивала некоторые пункты контракта, а адвокат просто сидел и ждал, что же мы с Хелмером наконец решим. Мы спорили и на третий день, но нравились друг другу все больше. Наконец мы подписали контракт на один фильм с правом выбора следующего, если с первым все пройдет нормально.

Селзник хотел заключить с Ингрид обычный семилетний контракт, но он никогда не встречался с Петером Линдстромом, а с тем такие вещи не проходили. Он хотел сначала посмотреть, как пойдут дела.

К концу визита я осмотрелась и мне пришла в голову мысль: «Господи, я хочу заорать отсюда эту прелестную невинную девочку. Она оставит мужа, ребенка, а вдруг там ничего не получится?» Вы не представляете, какой ореол детскости, невинности окружал ее. Я помню то ужасное чувство вины, которое испытала, глядя на эту чудесную молодую пару. Ведь если в тебе есть хоть капля порядочности, то нельзя не почувствовать бремя личной ответственности, когда вершишь подобные дела».

Я помню, как Кей сказала мне, что продюсером будет Дэвид Селзник, за плечами которого фильмы «Пленник Зенды», «Звезда родилась», «Повесть о двух городах». В режиссеры они надеялись заполучить Уилли Уайлера — одного из самых выдающихся постановщиков. Моим партнером она назвала Лесли Хоуарда. Когда мы остались с Кей вдвоем, она мне сказала: «У вас такой чудесный дом, чудесный ребенок. Вы так счастливы здесь. На вашем месте я бы все тщательно продумала». Это было очень мило с ее стороны — дать мне подобный совет. «Если все люди в Америке и Голливуде так же симпатичны, как вы, я уверена, что мне все понравится, поэтому я рискну и поеду».

Если бы Дэвид Селзник знал, какого рода советы дает Кей Браун его потенциальной клиентке, он бы, вероятнее всего, сбросил ее с крыши «Эмпаэр стейт билдинг».

Небольшого роста, стройная, с проницательным умом, острым чувством юмора и добрым сердцем, Кей Браун стала лучшим другом Ингрид. И когда мисс Бергман 6 мая 1939 года прибыла на «Куин Мэри» в Нью-Йорк, ее встречала Кей Браун.

Обо мне заботилась Кей. Она поселила меня в отеле «Чэтэм», показала город и предложила остаться в Нью-Йорке на пару недель, чтобы поработать над моим английским, или, точнее, американским. Приехав в Штаты, я сразу же поняла, что совершила одну ужасную ошибку. В Стокгольме я занималась с учителем из Англии. И теперь явилась сюда шведкой с английским акцентом. Я чуть не умерла, когда, прибыв в Нью-Йорк, не поняла ни слова из того, что говорили вокруг меня. «Нужно срочно что-то делать, — сказала я Кей. — Каждый вечер я буду ходить в театр и вслушиваться в каждое слово, чтобы быстрее усвоить произношение». «Прекрасная идея», — ответила Кей. Итак, я спускаюсь вниз, в вестибюль гостиницы, и расспрашиваю служащих о том, что бы мне посмотреть. Мне отвечают, что очень давно с огромным успехом идет пьеса под названием «Табачная дорога». Никто, правда, не добавил, что действие в ней происходит на глубоком Юге, в глуши. И вот я сижу в театре, не понимая ни слова из того диалекта, на котором говорят персонажи.

Я глубоко вздыхаю и на следующее утро опять спускаюсь в холл. Объясняю, что «Табачная дорога» мне не очень подходит, и прошу порекомендовать что-нибудь более американское. Ну конечно же, пожалуйста. Надо посмотреть Раймонда Мэсси в пьесе под названием «Авраам Линкольн». Американец с головы до ног. Я предпринимаю вторую попытку и еле-еле высиживаю до конца спектакля, поскольку снова не понимаю ни слова. Герои говорят на языке середины XIX столетия, ничего общего не имеющем с языком, который я слышу в кино. Если так пойдет дальше, по приезде в Голливуд мне придется объясняться знаками.