Ингрид Бергман - Моя жизнь

«Касабланка» и «По ком звонит колокол» шли, что называется, в затылок друг другу, но выпущены они были с интервалом в девять месяцев. «Касабланка» стала пользоваться колоссальным успехом с первого же просмотра. Практически каждая статья в газетах носила восторженный характер. Оглушительный успех сопутствовал ей и все последующие десятилетия.

Когда начали появляться первые отклики на фильм «По ком звонит колокол», Дэвид Селзник послал Ингрид телеграмму:

«Дражайшая клиентка.

Пресса не добавила ничего нового к тому, что я утверждал все эти годы. Поэтому, надеюсь, ты представляешь, как я счастлив и горд. По сути дела, я еще более смел, чем они, в пророчествах относительно твоего будущего. В воскресенье вечером в присутствии 25 человек я публично заявил, что еще в этом году тебя признают наконец величайшей актрисой всех времен. Ну вот, если и от этого не закружится твоя прелестная шведская головка, значит, больше тебе ничего не страшно и, значит, я не зря старался все эти годы.

Шведский любовник».

Но вопреки телеграмме Дэвида отзывы были разными. В то время как «Нью-Йорк геральд трибюн» заявила: «Экранизация прекрасной литературы прошла триумфально», Кейт Камерон в «Дейли ньюс» написала: «В фильме так много волнующего, прекрасного и чрезвычайно интересного, что с сожалением приходится констатировать: фильм еще более растянут, чем вдохновенный опыт, осуществленный в театре». Босли Краутер из «Нью-Йорк таймс» считал: «Замечательный роман Хемингуэя о гражданской войне в Испании пришел на экран, сохранив яркость всех персонажей», а Герб Стерн из «Скрин» заявил: «Книгу так деликатно выпотрошили, что содержимое романа оказалось искусно спрятанным за политической и сексуальной стороной фильма. Картина слабо отразила жестокую реальность мира, в котором мы живем».

Журнал «Тайм» подвел итоги: «Как бы ни пытались заглушить удар колокола, но надо признать, что двадцатисемилетняя шведская актриса ударила в него с такой силой, какой не было слышно с той поры, когда ее великая соотечественница Грета Гарбо очаровала полмира».

Эрнест Хемингуэй написал большой роман «По ком звонит колокол». Перенести его на экран целиком было, конечно, невозможно. Вся политическая линия осталась за кадром, поскольку в Голливуде боялись, что кому-то она может не понравиться. Они даже не пытались выяснить, кто же там был прав, а кто виноват. Конечно, у Хемннгуэя-то было строгое мнение относительно того, на чьей стороне был он. Поэтому, как только он вернулся из Китая, я спросила его с надеждой:

— Вы смотрели фильм?

— Да, — сказал он. — Пять раз.

Это меня страшно обрадовало.

— Пять раз! Вам он так понравился?

— Совсем не понравился. После первых пяти минут я не мог выносить это дальше и вышел. Они вырезали все. мои лучшие куски, там не осталось никакого смысла. Потом я вернулся. Подумал, что надо все-таки досмотреть его до конца. Снова немного посмотрел и вышел. Мне понадобилось пять попыток, чтобы просмотреть весь фильм. Вот так он мне понравился!

у Ингрид Бергман существовала своя система оценки.

«Это был мой первый цветной фильм. Мы работали 12 недель в горах и 12 недель на студии. «Парамаунт» истратил 3 миллиона долларов. Съемки доставляли мне колоссальное наслаждение, особенно участие в них Гари Купера. Плохо только, что мое радостное состояние заметно на экране. Видимо, я была слишком счастлива, чтобы правдиво сыграть трагический образ Марии».

Ингрид частенько открывала свою «Книгу». Но до конца 1943 года она была слишком занята. Последние 12 страниц остались пустыми.

Ингрид надеялась встретиться вскоре с Гари Купером и Сэмом Вудом в работе над «Саратогской железнодорожной веткой». Она писала в те дни Рут Роберто:

«У меня есть новости, которые, я думаю, покажутся тебе интересными. После того как я отправила телеграмму Дэвиду, он мне позвонил. От сценария «Саратоги» он не в восторге, но книга ему понравилась. Поэтому сценарий нужно было срочно подработать. При этом он совершенно не мог понять, как студия «Уорнер» смогла представить меня в роли Клео Дюлейн, когда она просто создана для Вивьен Ли. Он жаждал спасти всех от неминуемого позора, не разрешая мне сниматься. У меня ведь нет властности: Я не могу выглядеть развратной! Я просто не смогу произнести такой текст!

Но я стояла на своем. Он умолял меня представить, что будет с моей репутацией, если после Марии я решусь играть Клео. Он сказал, что позвонит мне на следующий день, а тем временем собирался встретиться с Вудом (который подписал контракт). Он позвонил, надеясь на то, что я все-таки не решусь. Но нет, я стала убеждать его, что он трус, а я никогда не была и не буду трусихой, даже если мне нужно будет играть роль, предназначенную Вивьен Ли. Неужели ему хотя бы не интересно будет увидеть, как я это сделаю? Если он не в состоянии представить, как я буду произносить такой текст, я это продемонстрирую. Разве все это не любопытно? Я не собираюсь удивить только его, я хочу удивить всю нацию, если она имеет что-то против моего выступления в этой роли.

Конечно, Сэм знал, что я была не Вивьен. Но если те, кто вкладывает в это дело деньги, рискуют, то почему бы не сделать то же Дэвиду? Если бы я могла оказаться рядом с ним, чтобы он увидел эту походку, жесты, мимику, услышал манеру говорить, почувствовал бы, на это я способна, вот тогда я бы переубедила его. А телефон превращает меня в мямлю. Во всяком случае, он поговорил с Вудом. А Сэм Вуд сказал, что я так хороша, что смогу сделать все! Он очень хотел, чтобы я снималась. Дэвид не сумел бы выдумать такую историю, значит, так все и было. Ну разве он не прелесть — дорогой малыш Сэмми?

Дэвид был потрясен. «Все, должно быть, сошли с ума, — сказал он. — Им все равно, что ты шведка. Им все равно, что ты не похожа на француженку. Им все равно даже то, что ты не сможешь это сыграть».

Он собирается за несколько дней все обдумать. Что мне остается делать, кроме как сидеть и ждать? Сегодня звонил из Нью-Йорка Хол Уоллис. Он волнуется, как бы я не потеряла интерес к роли после разговора с Дэвидом. Я ему рассказала, что произошло, и он был просто счастлив. Сказал, что разговаривал вчера с Гари и тот почти у него в кармане (он так думает). Держу пари, что Гари сначала захочет узнать, что происходит со мной и со сценарием. Кстати, Дэвид даже подумать не мог, что Гари согласится на такую маленькую роль. Они пытаются одурачить меня, и в конце концов Флинн будет героем. Я сижу как на иголках. Если проиграю, попытаюсь посмотреть на все это глазами Дэвида. Я ведь всегда говорю: самое гнусное — это когда тебя заставляют делать то, что ты терпеть не можешь.

С любовью. Ингрид».