Филарет Чернов - Темный круг

«Стихи стал писать с 9 лет» , — вспоминал он и на память цитировал свои первые вирши:

Сижу я у окошка

И думаю о том,

Как много благодати

У Творца во всем…

С 15 лет Чернов пошел «в люди», устроившись конторщиком на одну из московских железнодорожных станций. Но не служебная карьера влекла юношу. Его обуревали две страсти:

«одна — Поэзия — от земли, другая — Религия — от неба. С детских лет я уже давал пламенные обеты Богу на аскетическую жизнь, и в 19 лет ушел в монастырь Флорищева Пустынь Владимирской губернии. Ушел в монастырь, предав уничтожению все стихи, написанные до того мною, твердо решив никогда не возвращаться к земной жизни. За полтора года моей жизни в монастыре моя религиозность сгорела дотла, оставив в душе на всю жизнь горький пепел мучительного безверия» .

Результатом этого духовного переворота стало его возвращение к поэзии, породившее цикл «Жестокому Богу». Отголоски пережитой духовной драмы ощущались в творчестве Чернова и позднее, когда он, вернувшись к «земной» жизни, сполна вкусил ее соблазнов и разочарований.

Покинув монастырь, он вернулся в Москву, на прежнюю службу. Там, в кругу малокультурных и ограниченных сослуживцев, развернулся новый акт его жизненной драмы:

«Пьянство — запой — тяжелая отцовская наследственность… Пьянство. Падения. Хитров рынок. И только с 25 лет первые хорошие книги — русские классики-поэты вперемежку с длительными запоями и короткими просветами… С 30 лет робкое печатание стихов в незаметных журналах, затем в заметных, но вдали от всяких литературных ярких знакомств и новых поэтических школ… Все — в робости, в неуверенности, в келейности, в тени. И темные сокрушающие здоровье запои. Нервные болезни. Крайнее расслабление воли…»

В другом месте поэт признавался, что в промежутках между приступами страшной болезни он «замаливал грехи в Пантелеймоновской часовне, что на Никольской. Много я там пролил горьких и сладких слез под сурово-печальный мотив афонских песнопений, давая обет Богу уйти в монастырь…»

Начав с публикаций в малоизвестном журнальчике «Светоч» (1907), поэт печатался в детской периодике: «Газетке для детей и юношества», журналах «Золотое детство», «Светлячок», «Жаворонок», «Путеводный огонек», «Юная Россия» и др. Постепенно стихи Чернова стали известны читателям «взрослых» изданий: «Нивы», «Солнца России», «Вестника Европы», «Новой жизни», «Огонька», «Пробуждения», «Нового Сатирикона». Его публикации обратили на себя внимание авторитетных ценителей: Д. Овсянико-Куликовского, В. Поссе, популярного крестьянского поэта-самоучки С. Дрожжина. Известный литератор Ал. Вознесенский (Бродский) предрек поэзии Чернова большую будущность, опубликовав в «Журнале журналов» статью под многозначительным названием «Может быть, он?» (1916). В том же году отозвался и М. Горький, приславший поэту письмо с похвалой его «простых, искренних стихов» из цикла «Русь».

Вопреки легенде о расцвете самобытных народных талантов при новой власти, Чернов так и не был принят советской литературой. По старой памяти и по протекции старых друзей его стихи и рассказы до поры еще находили место на страницах «Крестьянской газеты» и «Гудка», журналов «Селькор» и «Пионер», но постепенно его имя совершенно исчезло из печати. Многократные личные обращения и заступничество влиятельных рекомендателей не помогли ему выпустить хотя бы скромный сборник избранного. Чернову не удалось добиться формального членства в какой-либо представительной литературной организации, кроме группкома писателей Литфонда, куда он был принят после выхода на пенсию в 1928 году. В одном из последних заявлений в ССП (март 1938) Чернов сетовал на то, что подавал документы «на предмет вступления моего в семью советских писателей, но вот уже скоро два года с того времени исполнится, а о судьбе моей анкеты я ничего не знаю. Писал не раз, просил ответа: увы, ответа нет!»

Бытовые и литературные мытарства заставляли его все ниже опускать планку человеческой гордости и творческих убеждений. Одной из последних удач стала публикация рассказа «Мускат» («Знамя», декабрь 1934), по следам которой Чернов написал сценарий игрового фильма, но и эта работа бесследно сгинула в недрах студийных архивов. Нетрудно понять, чего стоила крестьянскому сыну работа над романами о «последнем конокраде в пору коллективизации» и адресованные редакторам заверения, что это сочинение его «искренно увлекает», в то время как его давно выношенная автобиографическая книга так и осталась незавершенной.

В литературной карьере поэт-самородок так и не поднялся выше эфемерной должности внештатного консультанта молодых литераторов при Гослитиздате и журнале «Молодой колхозник». Смерть в палате психиатрической больницы в марте 1940 года подвела черту под трагической жизнью, будто бы не оставив надежд на добрую память о поэте-неудачнике.

* * *

Наше изучение обстоятельств сотрудничества поэта в печати подарило неожиданную находку. С мая 1917 по апрель 1918 года в Москве под редакцией известного литератора и критика Н. Абрамовича выходила еженедельная политическая, общественная и литературная газета «Свобода». Понятно, что идейно-политическая направленность этого издания была открыто оппозиционной по отношению к большевикам. Среди сотрудников газеты были И. Бунин и М. Арцыбашев, молодые Б. Пильняк, О. Леонидов (Шиманский) и др. Печатался в газете и Чернов, поместив на ее страницах более десятка стихотворений. В одном из последних номеров газеты от 11 марта 1918 г. появилась и эта поэтическая публикация:

Замело тебя снегом, Россия…

Замело тебя снегом, Россия…

Запуржило седою пургой,

И печальные ветры степные

Панихиды поют над тобой…

Замела, замела, схоронила

Все святое, родное пурга.

Ты — слепая жестокая сила!

Вы, как смерть, неживые снега!

Ни пути, ни следа по равнинам,

По равнинам безбрежных снегов…

Не пробраться к родимым святыням,

Не услышать родных голосов…

Никаких указаний на иное, помимо черновского, авторство или заимствование из другого источника в публикации нет, что дает все основания атрибутировать этот текст его перу. Отсутствие же автографа или черновика стихотворения в архиве поэта можно объяснить тем, что они были утрачены либо, что более вероятно, автор, опасаясь возможных репрессий, сам уничтожил их после того, как текст, получивший распространение в зарубежье, стал крамольным в советской России.

Предлагая читателям познакомиться с творческим наследием Чернова периода 1917–1920 годов, мы хотели бы указать на тематическое и стилистическое единство его гражданской лирики, укрепляющее нашу уверенность в том, что именно он был неузнанным автором знаменитой песни. Возможно, кому-то из читателей известны подробности ее бытования в эмиграции. Мы будем признательны за любую информацию на эту тему.