Эммануил Фейгин - Здравствуй, Чапичев!

На ходу впрыгнул в последний трамвай. Я единственный пассажир. Протяжно зевая, кондуктор, пожилая женщина, протянула мне билет и сдачу. Опасно раскачиваясь, старенький, бельгийского происхождения вагончик мчался вдоль темного привокзального парка. На остановке вошел еще один пассажир — здоровенный детина в порыжевших, никогда не чищенных сапогах, в широчайших галифе, в шелковой косоворотке нараспашку. Взмахнув пухлым портфелем, он властно распорядился:

— Кондуктор, отправляй!

Я не суеверный, но тут подумал: «Вот так встреча! Плохая примета». Это был Сеня К., местный поэт, самый бездарный и безнадежный из всех симферопольских поэтов.

Сеня не сразу заметил меня. А когда увидел, вроде даже испугался.

— Садись, — предложил я. — А то упадешь.

— Сяду, — пробормотал Сеня и плюхнулся на скамейку.

Мы даже не поздоровались. А между прочим Сеня был вежливым: как правило, первый совал свою потную руку для пожатия. Словом, самый вежливый хам на всем Крымском полуострове.

— Ты откуда? — спросил он.

— Оттуда, где меня уже нет.

— Надолго в Симферополь?

— Не знаю. Буду работать.

— Где?

— Вероятнее всего, в издательстве.

Это его почему-то сразу успокоило.

— Давай, давай, — сказал он поощрительно. — Кадры нам нужны. Мы тут разворачиваемся, дорогой товарищ, вовсю разворачиваемся. — Он достал из портфеля книгу, протянул мне. — Вот, видел такое?

Это был сборник стихов и поэм Сени К. В коленкоровом переплете, с золотым тиснением. С портретом автора. Сеню на портрете прилизали, подретушировали, загримировали. «Ну и чудеса, — подумал я. — А может, в самом деле случилось чудо, и Сенька вдруг стал писать талантливые стихи». Прочитал первое стихотворение, заглянул в середину книги, потом в конец. Нет, таких чудес не бывает. Стихи те же самые, природные Сенькины стихи. Те самые, о которых Яков Чапичев сказал однажды: «Сопля на веточке».

Пока я просматривал стихи, Сеня ревниво следил за мной. Потом решительно отобрал книгу, спрятал в портфель.

— Так нельзя, — сказал он. — Ее всю надо прочитать, иначе не поймешь.

— Почему? Я все понял. Если хочешь узнать, что в бочке — мед или деготь, достаточно попробовать одну каплю.

— У меня мед, — убежденно произнес Сеня. — Я пчелка трудолюбивая, у меня чистый мед… Это прежде кое-кто не хотел понимать меня.

Что я мог ему возразить? Только сказал:

— Ну, поздравляю, Сеня, с первой книгой.

— Первая, но не последняя. Прошло то время, когда всякая сволочь нас за горло держала. Теперь наше времечко. Дорогу талантам. — Сеня извлек из портфеля рукопись. — Вот я еще пьесу написал «Ноль-ноль», драма в стихах в пяти актах. Видишь, виза реперткома: «Разрешается к постановке». На следующей неделе репетировать начнут.

— В театре?

— А где же еще? Конечно, в драмтеатре. Через месяц премьера. Ты приходи, посмотришь, закачаешься. Пьеса что надо, в самую точку бьет.

— О чем пьеса?

— Как о чем? Я же сказал: современная драма. А коротко так. Химический завод. Директор — враг народа, вредитель. Главный инженер — вредитель. Главный механик — главный вредитель, агент.

— Чей агент?

— Не имеет значения. Агент западной державы. Значит, эти трое самые что ни на есть вредители. Затем идет их, так сказать, невольный пособник, секретарь парткома, благодушный болтун, шляпа… Полная потеря бдительности. У вредителей, значит, такое задание: взорвать завод. И вот все уже готово. Ровно в двадцать четыре ноль-ноль будет взрыв. Завод вдребезги, и тысячи людей в кусочки. Ясненько?

— Ясненько, — покорно подтвердил я.

— Нет, не ясненько, дорогой товарищ. Тут самое главное начинается. Тут у меня героиня, значит, комсомолка, красотка, бдительная, смелая. В самый последний момент она, значит, всю эту банду разоблачает. Ее, конечно, убивают насмерть.

— Кто убивает?

— Как кто? Вредители. Но тут им амба. Подоспели сотрудники НКВД, зажали их в ежовые рукавицы, и пожалуйте бриться, гады! Ну как, интересно?

— Интересно.

— Как видишь, умеем, дорогой товарищ. Но это еще не все. Я под самый занавес такую штучку придумал, ни в одной пьесе не найдешь. Уже публика хочет встать, думает, что спектакль окончен, и вдруг, значит, главный вредитель вырывается из рук сотрудников и бросается в зал.

— Зачем это?

— Для бдительности. Народ, значит, думает, что раз эту банду схватили, значит, с вредителями все покончено и можно почивать на лаврах. «Ан нет, заблуждаетесь, опасно заблуждаетесь», — мысленно говорю я зрителям и бросаю своего вредителя в зал, в публику. И тут, значит, мгновенно гаснет свет. В темноте тревожный голос ведущего: «Товарищ, внимание! Бдительность, бдительность, вредитель среди нас». Так же мгновенно зажигается свет, и все смотрят друг на друга, потому что предупреждены, вредитель среди них. Ясно тебе? Ну, как пьеса? Здорово крутанул, а?

— Да, здорово.

— Умеем, дорогой товарищ, умеем. Но, может, у тебя какие замечания есть? Так давай, крой, не стесняйся, я критику люблю.

— Да нет, я как-то не подумал еще. Вот разве название…

— А что название? — встревожился Сеня.

— Видишь ли, два ноля обычно пишут на уборных, могут возникнуть нежелательные ассоциации.

— Так то цифрами пишут два ноля, а у меня словами «Ноль-ноль». Какие же тут ассоциации?

Трамвай продолжал с грохотом и звоном мчаться по спящему Симферополю.

— Эй ты, потише, — крикнул Сеня вагоновожатому. — Ишь, как гонит, вредитель. — И вдруг повернулся ко мне: — Ты, кажется, с Чапичевым дружишь?

Мне это не понравилось. Слишком часто мне в ту пору по-недоброму задавали подобные вопросы.

— А что?

— Скажи ему, пусть бросит он свои штучки-мучки.

— Какие «штучки-мучки»?

— Его, понимаешь, из армии за что-то поперли. Не знаю, право, за что, я в военные дела не вмешиваюсь. А он, понимаешь, в ответ на это демонстрацию устроил: сидит у подъезда гостиницы и чистит ботинки! Безобразие!

— Почему же безобразие?

— Как будто не понимаешь. Поэт, стихи печатал, народ его знает, а он «чистим-блистим». За такое, сам понимаешь, по головке не погладят. Ты ему лучше скажи.

— Увижу, обязательно скажу.

— Правильно сделаешь. Ну, я пошел, моя остановка. — Он подхватил портфель и заторопился к выходу. — Пока. Еще встретимся.

К счастью, я больше не встречал Сеню К. Не знаю, что с ним стряслось, но он вскоре исчез с крымского литературного горизонта. И стихи его больше не появлялись в печати. Пьеса под названием «Ноль-ноль» так и не была поставлена, несмотря на визу реперткома. Только в 1944 году я случайно в фашистской газетенке «Голос Крыма» натолкнулся на стишок, подписанный Сеней К. Стишок был вполне приличный, что-то про лес, болото и доброго лешего. Правда, тут же выяснилось, что стих этот Сеня просто слямзил из давней книжки «крестьянского» поэта Клычкова. Меня это удивило: Сеня считал себя гением, к стихам других поэтов относился презрительно, а тут слямзил чужой стишок. Но мало ли что бывает с такими «гениями», как Сеня К.