Максим Чертанов - Марк Твен

20 мая он поехал в Нью-Йорк к Роджерсу, и тут случилось страшное: друг скоропостижно умер. Пейн: «Он смотрел беспомощно и сказал, что все друзья оставили его». 25 мая Стэнчфилд, еще одни адвокат Твена, передал аудит от фирмы Роджерса к другой; ревизоры обнаружили, что Эшкрофт торговал принадлежащими Твену акциями, тот заявил, что делал это, потому что Твен не платил ему за услуги компаньона; за Изабел нашли нецелевое расходование и присвоение хозяйских денег. В начале июня, когда ревизия была в разгаре, Эшкрофты уехали в Лондон, 13 июля Изабел вернулась в Нью-Йорк. Давала интервью: и Король хороший, и она честная. Пыталась встретиться с Твеном, он отказался. Позднее прибыл Эшкрофт, требовал от Твена публичных извинений и денежных компенсаций, в интервью «Таймс» назвал Клару «змеей» и «воровкой». Клара просила отца возбудить дело о клевете — тот сказал, что препираться с таким существом, как Эшкрофт, ниже его и ее достоинства.

Процесс так и не состоялся. Твен сделал Изабел предложение: она возвращает подаренный домик, и на этом все кончится. Она сопротивлялась, но в конце концов уступила. (Когда она уезжала, он записал: «Бог накажет Пейна за то, что он с таким злорадством отнесся к ее трагедии».) Эшкрофт был выведен из правления «Марк Твен компани»; в новое правление вошли Пейн, Твен, Джервис Лэнгдон (племянник), юристы Зоэ Фримен, Эдвард Лумис и Чарлз Ларк. Эшкрофты жили в Бруклине, через несколько лет развелись, продолжали давать интервью: жена называла мужа жуликом, поссорившим ее с Королем, муж говорил, что Твен просил у него извинений, которые он благородно принял. В 1947 году, после смерти Эшкрофта, Изабел передала свои дневники внучатому племяннику Твена Сэмюэлу Уэбстеру — опубликованы они не были, но на их основе написал книгу Хэмлин Хилл. Клара Изабел не простила и настояла на том, чтобы Пейн и Элизабет Уоллес не упоминали ее имени в книгах о Твене. Изабел умерла в 1958 году.

Сам Твен 2 мая 1909 года, когда до развязки было еще далеко, сел за «Рукопись об Эшкрофте и Лайон». Работал четыре месяца, написал более четырехсот страниц, оформленных в виде писем к Хоуэлсу. Он начал работу, по-видимому, в рамках подготовки к судебному процессу: собирал показания знакомых, соседей, слуг, газетные вырезки, относящуюся к делу переписку. Но потом об этой цели забыл и просто изливал душу. Хилл и Скандер-Тромбли утверждают, что писал он с единственным намерением — опорочить Изабел. Ей, конечно, здорово досталось: «бессердечное животное»; рядом с Оливией она «канюк по сравнению с голубкой (приношу извинения канюку)»; «престарелая дева — меня этот тип женщин никогда не привлекал»; «Хоуэлс, я бы скорее переспал с экспонатом из музея восковых фигур, чем с мисс Лайон», и пр. Но гораздо больше досталось самому автору. Он привел неотправленное письмо к Кларе, в котором выражал восхищение Эшкрофтами, и назвал его «постыдным» и «рабским». Он признал, что предал Джин и «участвовал в заговоре против нее». «Я, который должен был быть ее лучшим другом, бросил ее в беде, послушавшись лицемерки, занявшей место, которое должно было принадлежать моему несчастному ребенку». Рассказал, как отказывался читать ее письма. «Мое сердце сжимается, когда я думаю о том, как Джин молила меня, ее отца, а я был глух к ее мольбам».

Он писал о Лайон: «Всякий раз, когда она игриво, изображая девочку, поглаживала меня по щеке, у меня было такое чувство, словно мне на грудь прыгнула жаба». И тем не менее: «Она была хозяйкой, а я ее рабом. Она могла заставить меня сделать что угодно». То же говорил об Эшкрофте. Сначала всерьез думал, что они его загипнотизировали, потом нашел иное объяснение: «Старики, даже если они по-прежнему независимы и ответственны, часто целиком попадают под влияние корыстных или просто волевых людей. Я знал случаи, когда богатые старики действовали прямо против своих интересов и желаний под влиянием медсестры или сиделки, которые ими манипулировали».

Он был прав: в современной психологии известен «синдром беспомощности», при котором дети, пожилые или больные люди попадают в рабскую зависимость от опекунов. Но и это объяснение его не удовлетворило: на самом деле все было гораздо хуже. Да, он был беспомощен — но он этим наслаждался. «Они смотрели за мной как за малым ребенком», Эшкрофт «раздевал и одевал меня, как лакей» — «и мне все это нравилось, мне нравилось, как со мною нянчатся, и я кичился тем, что вызываю такую преданность и заботу». И ради этого наслаждения он, «старый кретин», «осел», «подлец», был готов уничтожить свою дочь.

Хилл пишет, что Твен рехнулся: об этом свидетельствует то, что он закончил «Рукопись об Эшкрофте и Лайон» абсолютно не идущим к делу рассказом об открытии Северного полюса. 1 сентября 1909 года Роберт Пири, исследователь Арктики, объявил о покорении полюса, но другой исследователь, Фредерик Кук, сказал, что уже открыл полюс весной 1908 года. Вопрос дискуссионен по сей день, есть и другие претенденты на первенство. Твен написал, что, возможно, Кук говорил правду, но сглупил, промолчав о своем открытии, и оказался в положении защищающегося. Листра полагает, что это параллель с твеновской ситуацией: Эшкрофт первым напал на него в газетах, отвечать значило выставить себя в глупом свете. На самом деле не доказано, что этот фрагмент вообще имеет отношение к «Рукописи». Он писался как раз в те дни, когда шла публичная дискуссия между Пири и Куком, и был в 1962 году опубликован как самостоятельный текст под названием «Доклад Индианаполисского института прикладных наук» («Official Report to the I. I. A. S.»).

В июне Твен с удовлетворением узнал, что конгресс продлил срок действия копирайта еще на 14 лет. Все лето занимался «Рукописью», в конце сентября завершил ее обращением «к неродившемуся читателю», которому она попадет в руки через 50 или 100 лет. Написал еще большой фрагмент о Роджерсе в автобиографию. Помирился с Пейном, назначил его управляющим, возобновились бильярд и беседы об астрономии. Несколько раз в Нью-Йорке выступал на обедах, ходил в Музей естествознания, начал изучать стенографию, заинтересовался геологией, Древним Римом, перечитывал Плутарха, Карлейля, Киплинга, Сен-Симона, читал Флобера, Светония, переписку мадам де Севинье, всевозможные мемуары на английском и французском, обсуждал Жанну д'Арк с Джин, обнаружил, что с ней можно дискутировать серьезно, как с Сюзи (с Кларой отвлеченные беседы не получались). «Морских ангелов» Клара разогнала, но его устраивала болтовня с деревенскими детьми.

Написал рассказ «Любознательная Бесси» («Little Bessie»), не публиковавшийся до 1972 года (автор, возможно, предполагал, что он будет частью некоей книги): о девочке-«почемучке». В этой маленькой юмореске он нанес по религии удар такой силы, какой не достигал во всех своих пространных трактатах.