Игорь Кон - 80 лет одиночества

«Запад» борется с издержками сексуальной революции путем научного просвещения молодежи, пропаганды безопасного и ответственного секса и т. п. В России уверяют, что безопасного секса не бывает, стараются опорочить презервативы и всякую иную контрацепцию, призывая молодежь к целомудрию и полному добрачному воздержанию.

«Запад» считает современную сексуальную культуру светской. В России ее пытаются подчинить церковному контролю.

«Запад» пытается осмыслить сексуальные ценности и модели поведения современных молодых людей, выводя из этого прогнозы на будущее. «Россия» мечтает о возрождении воображаемого целомудренного прошлого (каким оно было на самом деле – мало кто знает), считая современность сплошным регрессом.

Какая из этих стратегий эффективнее – каждый может судить сам. Кроме вкусовых и идеологических критериев, в нашем распоряжении есть статистика рождаемости, брачности, абортов, заболеваний, передающихся половым путем, и т. д. и т. п. Именно в сфере личной жизни российский традиционализм, как и коммунистическая доктрина, терпит самое сокрушительное банкротство, потому что контролировать ее государство не может. Людей можно заставить голосовать как угодно, одобрять что угодно, но жить они будут так, как им нравится.

Каждый научный проект ценен не только тем, что тебе удалось открыть другим, но и тем, что ты уяснил для себя. Изучение истории русской сексуальной культуры помогло мне глубже понять некоторые общие черты отечественной истории. Кроме отмеченного В. О. Ключевским экстенсивного типа развития (постоянная экспансия и территориальное расширение при неумении освоить занятые земли в глубину), одна из ее констант – желание указывать пути развития всему человечеству.

Впервые это произошло в конце XV – начале XVI века, когда появилась формула «Москва – третий Рим»: «Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти». Европейцы выслушали, но предпочли православию Возрождение, Просвещение и промышленную революцию. Поскольку результаты соревнования оказались не в пользу России, в конце XVII века Петр Великий поехал учиться в Европу, это помогло ему и его преемникам создать великую империю. В XIX в. Россия уже была великой европейской державой и даже подавляла европейские революции, тем не менее николаевскую формулу «православие, самодержавие и народность» Европа отвергла. Мировую славу России создали не ее государство и церковь, а та великая культура, которая здесь считалась подрывной. В XX в. большевики возродили старый имперский проект, поставив на место православия идею коммунизма, но под это знамя удалось привлечь только некоторые недоразвитые (из политкорректности их стали называть развивающимися) страны, да и то преимущественно силой оружия, а затем он и вовсе провалился. В XXI в. мы снова хотим указывать пути человечеству. Ну что ж, поживем – увидим…

Как эти вселенские притязания повлияли на самое русскую культуру, прекрасно описал в своих лекциях старик Ключевский. Не могу отказать себе в удовольствии привести из него большую цитату.

ЗАТМЕНИЕ ВСЕЛЕНСКОЙ ИДЕИ. Все эти явления и впечатления очень своеобразно настроили русское церковное общество. К началу XVII в. оно прониклось религиозной самоуверенностью; но эта самоуверенность воспитана была не религиозными, а политическими успехами православной Руси и политическими несчастьями православного Востока. Основным мотивом этой самоуверенности была мысль, что православная Русь осталась в мире единственной обладательницей и хранительницей христианской истины, чистого православия. Из этой мысли посредством некоторой перестановки понятий национальное самомнение вывело мнение, что христианство, которым обладает Русь, со всеми его местными особенностями и даже с туземной степенью его понимания есть единственное в мире истинное христианство, что другого чистого православия, кроме русского, нет и не будет <���…> Как скоро русское церковное общество признало себя единственным хранителем истинного благочестия, местное религиозное сознание было им признано мерилом христианской истины, т. е. идея вселенской церкви замкнулась в географические пределы одной из поместных церквей; вселенское христианское сознание заключилось в кругозор людей известного места и времени <���…> Как скоро русские православные умы стали на эту точку зрения, в них укрепилась мысль, что русская поместная церковь обладает всей полнотой христианского вселенского сознания, что русское церковное общество уже восприняло все, что нужно для спасения верующего, и ему нечему больше учиться, нечего и не у кого больше заимствовать в делах веры, а остается только бережно хранить воспринятое сокровище. Тогда на место вселенского сознания мерилом христианской истины стала национальная церковная старина. Русским церковным обществом было признано за правило, что подобает молиться и веровать, как молились и веровали отцы и деды, что внукам ничего не остается более, как хранить без размышления дедовское и отцовское предание. Но это предание – остановившееся и застывшее понимание: признать его мерилом истины значило отвергнуть всякое движение религиозного сознания, возможность исправления его ошибок и недостатков. С минуты такого признания все усилия русской религиозной мысли должны были направиться не к тому, чтобы углубляться в тайны христианского вероучения, усвоять себе возможно вернее и полнее жизненное вселенское религиозное сознание, а единственно к тому, чтобы сберечь свой наличный местный запас религиозного понимания со всеми местными обрядами и оградить его от изменения и нечистого прикосновения со стороны <���…>.

Из такого настроения и склада религиозных понятий вышли два важных следствия, с которыми тесно связано возникновение раскола: 1) церковные обряды, завещанные местной стариной, получили значение неприкосновенной и неизменной святыни; 2) в русском обществе установилось подозрительное и надменное отношение к участию разума и научного знания в вопросах веры… В одном древнерусском поучении читаем: «Богомерзостен пред богом всякий, кто любит геометрию; а се душевные грехи – учиться астрономии и еллинским книгам; по своему разуму верующий легко впадает в различные заблуждения; люби простоту больше мудрости, не изыскуй того, что выше тебя, не испытуй того, что глубже тебя, а какое дано тебе от Бога готовое учение, то и держи»… Такой взгляд питал самоуверенность незнания: «Аще не учен словом, но не разумом, – писал про себя древнерусский книжник, – не учен диалектике, риторике и философии, но разум Христов в себе имею». Так древнерусским церковным обществом утрачивались средства самоисправления и даже самые побуждения к нему.