Сергей Яров - Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.

«Обычно я почти не ела мяса и питалась в вегетарианской столовой, теперь я его съедаю с жадностью и охотно ела бы ежедневно», – записывала в дневнике 5 октября 1941 г. М. С. Коноплева [16] Коноплева М. С. В блокированном Ленинграде. Дневник: ОР РНБ. Ф. 368. Д. 1. Л. 125–126. . Ее сосед в столовой Эрмитажа 9 октября 1941 г. прямо спросил ее о том, голодает ли она, и признался: «А я теперь всегда голоден» [17] Там же. Л. 135. . «То же приходится слышать от всей молодежи», – так прокомментировала М. С. Коноплева его ответ [18] Там же. . Было ясно, что люди подходили к той грани, за которой начинался распад. Отмеченное многими в октябре 1941 г. «вечное сосание под ложечкой», по выражению К. И. Сельцера [19] Сельцер К. И. Дневник. 12 октября 1941 г. Цит. по: Глезеров С. От ненависти к примирению. СПб., 2006. С. 44; ср. с записками Л. Эльяшевой: «В октябре желание есть, сосущее чувство голода становилось все назойливее… Оно гнало в буфеты и столовые в поисках еды с интересных лекций» (Эльяшева Л. Одним бы глазом увидеть победу. С. 252). См. также запись в дневнике Е. Мухиной, сделанную в октябре 1941 г.: «150 граммов хлеба нам явно не хватает… Я до школы ночами все съедаю, а целый день сижу без хлеба… Все время внутри что-то сосет… Как хочется поесть» (Мухина Е. Дневник: Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга (ЦГАИПД СПб). Ф. 4000. Оп. 11. Д. 72. Л. 51). , становилось с каждым днем все более угнетающим. Ничего сделать было нельзя: запасы у всех подходили к концу, нормы пайка снижались постоянно. И никто не знал, как выбраться из этой ямы. Поиски еще оставшихся в магазинах продуктов были самой распространенной, но малоудачной попыткой «подкормиться». Других способов не находили, а во многих случаях и не умели их искать; ожидали, что все это скоро кончится или не будет иметь ощутимых последствий.

Надежды на «черный рынок» быстро исчезли. В конце 1941 – начале 1942 гг. руководители лабораторий, учреждений и квалифицированные рабочие получали в месяц 800-1200 руб., профессор университета 600 руб., научные работники среднего звена и бухгалтеры – 500–700 руб., уборщицы – 130–180 руб. [20] Лазарев Д. Н. Ленинград в блокаде // Труды Государственного музея истории Санкт-Петербурга. Вып. 5. СПб., 2000. С. 198 ;В. И. Равдоникас – Л. А. Равдоникас. 8 апреля 1942 г. // «Мы знаем, что значит война…». С. 537. . Государственная цена на хлеб до января 1942 г. составляла 1 руб. 70 коп. за 1 кг, с января 1942 г. – 1 руб. 90 коп. На рынке же в декабре 1941 г. 1 кг хлеба стоил 400 руб., мяса – 400 руб., масла – 500 руб. [21] Лазарев Д. Н. Ленинград в блокаде. С. 198. . Еще в декабре 1941 г. на рынке стали отказываться продавать продукты за деньги [22] Жилинский И. И. Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 5–6. С. 8 (Запись 21 декабря 1941 г.). , и в январе-феврале 1942 г. хлеб обычно меняли на ценные вещи (золото, украшения).

Первые признаки настоящего, страшного голода проявились в ноябре 1941 г. Тогда и началось «смертное время» с нескончаемой чередой похоронных «процессий», дележкой крохотного кусочка хлеба, с лихорадочным поиском любых суррогатов пищи. «Этот голод как-то накапливается, нарастает и то, что еще недавно насыщало, сейчас безнадежно не удовлетворяет. Я чувствую на себе это резкое оголодание, томительную пустоту в желудке… Через час после относительно приличного обеда… подбираются малейшие крошки съестного, выскребаются до чистоты кастрюли и тарелки», – записывает в дневнике 9 января 1942 г. И. Д. Зеленская [23] Зеленская ИД. Дневник. 9 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 50 об.; см. также записи в дневнике И. И. Жилинского 27 и 28 декабря 1941 г. (Жилинский И. И. Блокадный дневник. С. 15). .

Изучавший во время блокады тела «дистрофиков» известный патологоанатом В. В. Гаршин отмечал, что печень их потеряла 2/ 3своего вещества, сердце – более трети, селезенка уменьшилась в несколько раз: «Голод съел их… организм потребил не только свои запасы, но разрушил и структуру клеток» [24] Гаршин В. В. В дни блокады // Звезда. 1945. № 7. С. 118. . Каждый месяц этого времени имел свою, не единственную, но особую, жуткую примету: санки с «пеленашками» в декабре, не убранные многочисленные трупы в январе, и трупы, убранные в феврале – в штабеля.

Можно говорить о нескольких последствиях принявшей угрожающие размеры массовой голодовки. Прежде всего это апатия. Проявления ее были многообразными и индивидуальными для каждого человека. Нетрудно, однако, назвать и общие признаки физиологического угасания, отмеченные в Ленинграде в 1941–1942 гг. [25] Об апатии, ее причинах и проявлениях см.: Ерохина (Клишевич) Н. Н. Дневник. 15 июня 1942 г.: Рукописно-документальный фонд Государственного мемориального музея обороны и блокады Ленинграда (РДФ ГММОБЛ). On. 1. Д. 490. Л. 34; Бочавер М. А. Это – было (Прядильно-ткацкая фабрика «Рабочий» в годы военной блокады. 1941/IX-1944/1. Быт и нравы блокадных лет): ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 7. Л. 18, 33; Худякова Н. За жизнь ленинградцев. Помощь комсомольцев населению Ленинграда в блокадную зиму. 1941/1942 год. Л., 1948; Глухова Г. И был случай… // Нева. 1999. № 1. С. 221; Верт А. Россия в войне 1941–1945. М., 1963. С. 251–252; Францкевич Н. Кружка молока // Нева. 2002. № 5. С. 221; Коц Е. С. Эпизоды, встречи, человеческие судьбы // Публичная библиотека в годы войны. СПб., 2005. С. 192; Капустина Е. Из блокадных записей студентки // Нева. 2006. № 1. С. 220 ; Хивилицкая М. И. Симптоматология // Алиментарная дистрофия в блокированном Ленинграде. Л., 1947. С. 164; Остроумова-Лебедева А. П. Автобиографические записки. С. 261 (Дневниковая запись 5 декабря 1941 г.). Это заторможенность, вялость – «отупение», как обычно характеризуется это состояние в блокадных записках и дневниках [26] См. воспоминания В. Адмони: «Одна наша бывшая… приятельница рассказала, что видела в середине блокадного января, как я неподвижно стоял на углу Моховой… глядя перед собой бесцельным, отсутствующим взглядом. Она прождала чуть ли не четверть часа, не шевельнусь ли я… Но ничего не изменилось» ( Сильман Т., Адмони В. Мы вспоминаем. СПб., 1993. С. 250). См. также: Витенбург Е. П. Павел Витенбург: геолог, полярник, узник ГУЛАГа. (Воспоминания дочери). СПб., 2003. С. 280; Баженов Н. В. О том, как они умирали (Из записной книжки): Отдел письменных источников Новгородского государственного музея (ОПИ НГМ). Оп. 2. Д. 440. Л. 12 (Запись 15 января 1942 г.); Ф. А. Витушкин – В. Х. Вайнштейну. Цит. по: Сивохина С. Л. О жизни в блокадном Ленинграде (По материалам архива В. Х. Вайнштейна в собрании ОПИ НГОМЗ) // Ежегодник Новгородского государственного объединенного музея-заповедника. Новгород, 2009. С. 97. . Это слабость, или, как сильнее выразился один из блокадников, «дряхлость» [27] Евдокимов А. Ф. Дневник. 26 октября 1941 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1 р. Д. 30. Л. 10. – в мемуарной литературе неоднократно обращалось внимание на старческие лица «дистрофиков» независимо от их возраста. Многие не могли даже ходить по комнате, а обычно долго сидели или лежали на кровати. А. П. Бондаренко вспоминала о своем брате, который часами неподвижно стоял у стола, и о сестре, которая все время лежала в кровати, не притрагиваясь к находившейся рядом кукле [28] Бондаренко А. П. О блокаде: Архив семьи П. К. Бондаренко. . Секретарь Дзержинского РК ВКП(б) З. В. Виноградова, обходившая «выморочные» квартиры в поисках детей, писала о том, как была поражена их безразличием: «Лежит человек на кровати, с ним же рядом ему близкий человек мертвый, и у него полное отупение» [29] Стенограмма сообщения Виноградовой З. В.: Научно-исторический архив Санкт-Петербургского института истории РАН (НИА СПбИИ РАН). Ф. 332. On. 1. Д. 24. Л. 11. .