Сергей Яров - Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.

Расчетливый прагматизм и нравственные правила равным образом проявлялись при оправдании жестокости как средства спасения. Заставить человека делать то, чего он не хочет, что причиняет ему боль, заставить, невзирая на все его жалобы, крики, мольбы, и тем самым сохранить ему жизнь – это, несмотря ни на что, считали нравственным.

И потому были уверены, что жестокость должна проявляться ко всем – к чужим и «своим». Пожалеешь «своего», уступишь ему, выполнишь его просьбу – и обречешь его на гибель.

И жестокость должна проявляться во всем – ив дележе хлеба, и в распределении мест в стационаре для «дистрофиков». Она неизбежна, когда делят хлеб на равные доли, невзирая на возраст и здоровье членов семьи [620] См.: Глухова Г. И. И был случай… С. 221; Куликова Т. Сын // Память. Письма о войне и блокаде. Л., 1985. С. 340; Волкова Л. А. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 78; Павлова Е. Из блокадного дневника // Память. Вып. 2. С. 179; Память о блокаде. С. 37–38; Кондакова Е. А. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 123. .

И жестокость должна проявляться всегда, поскольку нельзя обманываться слухами о возможном улучшении питания и считать, что все худшее позади. Какое ликование вызвало повышение норм выдачи хлебного пайка 25 декабря 1941 г. – а в январе умирало несколько тысяч человек в день.

Жестокость становилась одним из главных условий соблюдения моральных заповедей. И она же являлась лабораторией воспитания черствости – того, что размывало эти заповеди. О. Н. Мельниковская была свидетелем того, как начальник госпиталя распорядился перед похоронами обряжать мертвых в то, «что порванее» – делалось это в зале, где лежало грязное обмундирование, по которому ползали вши [621] Мельниковская О. Н. Дневник. С. 592–593 (Запись 1 декабря 1941 г.). . Спорить трудно – чистая одежда нужна живым.

В школе ФЗО воспитатели прятали письма учащимся, в которых родители звали их домой, где светло, тепло, сытно [622] Стенограмма сообщения Былинского В. П.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 22. Л. 5–5 об. . Может быть, педагоги переживали за судьбу школьников, которые могли погибнуть в дороге. Может быть, опасались наказаний за то, что не предотвратили «дезертирство», – но не боялись поступать жестоко, понимая, что значит письмо для ребенка.

Секретарь партбюро 14-го хлебозавода М. П. Федорова каждый день встречала на лестнице голодных женщин и детей, «вымаливавших» подаяние: «Невозможно проходить мимо, когда я видела, что ко мне протягиваются детские ручонки, прося хлеба» [623] Из стенограммы сообщения секретаря парторганизации 14-го хлебозавода Дзержинского района 27 декабря 1941 г. Марии Павловны Федоровой // Женщины и война. О роли женщины в обороне Ленинграда. 1941–1944. Сборник статей. СПб., 2006. С. 288. . Помочь? А за чей счет, ведь каждый кусок хлеба «на учете», все ленинградцы получают минимальный паек, да и, говоря откровенно, «всех накормить невозможно» [624] Там же. . Знавшие о нравах на хлебозаводах могли бы с этим и поспорить – но доводы выстроены логично. Через эту школу жестокости прошли тысячи блокадников. Знакомясь с их различными свидетельствами, воочию видишь, как изменялись отношения даже самых близких людей.

«Передо мной на столе лежит хлеб, и я не могу смотреть, но мама сказала, что она и Маня сыты и что будем кушать в половине восьмого. Я жду», – записывает 7 ноября 1941 г. Б. Злотникова [625] Злотникова Б. Дневник. 7 ноября 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 40. Л. 8 об. . Хлеб выдается родителями обычно только два-три раза в день. Такой порядок поддерживался и в других семьях [626] Шибаева Н. П. Все мы защищали Ленинград // Государство. Право. Война. 60-летию Великой победы. СПб., 2005. С. 101; Куликова Т. Сын. С. 340; Глухова Г. И был случай… С. 221. . Родители сами решают – делить ли им хлеб поровну или поддерживать слабых за счет более крепких. С последним обычно мирились [627] См. воспоминания Е. П. Ленцман (Ивановой): «…Мама вместо хлеба принесла несколько штук пряников с фруктовой начинкой, их выдавали только на детские карточки… Я это очень хорошо помню потому, что мама сказала, чтобы мы свою долю отдали малышам. Так нас приучили» ( Ленцман (Иванова) Е. П. Воспоминания о войне: ОР РНБ. Ф. 1272. Л. 4); воспоминания А. Терентьева-Катанского: «У нас в семье было неписанное правило: не есть весь паек, а большую часть относить маме» (Терентъев-Катанский А. Неразорвавшийся снаряд. С. 216). , но не всегда могли скрывать своего раздражения. «Ворчат… Они морщились, потому что они были голодные» – так восприняли в одной из семей требование матери отдать «лучший кусок» самой маленькой дочери [628] Интервью с М. А. Ткачевой. С. 233. .

История другой блокадницы – десятилетней девочки – намного трагичнее. Умер отец, его не хоронили, не желая лишиться «карточек». Но и они не спасали. Особенно голодала мать, отдававшая дочери свой паек. Дочь это видела, но знала и другое: «Я тогда решилась ей сказать такое: „Мама, если ты будешь есть папу, я приведу милиционера"» [629] Скобелева ЕЛ. Родина моего детства. С. 13. . Жестоко доносить на родную мать, пользуясь при этом ее хлебом, – а выхода нет: только после угроз та отнесла тело мужа в подвал.

Жалости допускать нельзя – это усвоили прочно. И доводы здесь были очень простыми. Т. Куликовой мать запрещала делиться хлебом с сыном: «Не будет тебя – он погибнет» [630] Куликова Т. Сын. С. 340. . Как вспоминал Л. Рейхерт, его мать «вскоре перестала скармливать все детям… Люди подсказали: „Умрешь, что с ними будет"» [631] Рейхерт II. Мать и нас двое // Память. Вып. 2. С. 417. . И отношение к родителям тоже нередко становилось прагматичным. С. Магаева ежедневно навещала мать в госпитале. Врач, видевшая это, ругала ее и запрещала приносить еду, опасаясь за ее здоровье. Та не соглашалась с ней, считая, что крохи, которые она отдает, едва ли что-то значат. Но вот ее рассказ: «По возвращении в детский дом меня ждал обед… а потом был еще и ужин… Все это я съедала сама, ничего не оставляя маме, т. к. надо было накапливать силы для завтрашнего дня» [632] Магаева С. Ленинградская блокада: психосоматические аспекты. М., 2001. С. 52. .

И если такое происходило в семьях, среди родных, то что же говорить о других.

Конечно, жестокость как средство спасения проявлялась не только к чужому человеку. Но нередко бескомпромиссность было легче отстаивать, когда приходилось иметь дело с малознакомыми, а то и вовсе незнакомыми людьми. Разумеется, и в таких случаях необходимы были самооправдания. Наиболее драматично высказывались они людьми интеллигентными, считающими себя порядочными.

«На моей обязанности – следить, чтобы учащиеся съедали суп в столовой, а не отливали его в баночки и кружки и не уносили домой», – записывала в дневнике преподавательница К. Ползикова-Рубец [633] Ползикова-Рубец К. В. Они учились в Ленинграде. С. 55 (Дневниковая запись 26 ноября 1941 г.). . Можно ли их понять? Да: «Дома мать, отец, младшие дети не имеют супу». Можно ли пойти им навстречу? Нет: «…Сейчас я должна помешать Наде унести суп домой. Иначе нельзя. Организм детей и молодежи слабее, чем взрослых». Как сделать, чтобы одна моральная заповедь – помогать слабым – не перечеркивала другую: быть добрым, отзывчивым, благородным. Если приходится делать выбор, то это еще не означает, что он допустим: «Имею ли я право так поступать? Я, которая всегда стремилась воспитать в детях заботу о близких» [634] Там же. .