Сергей Яров - Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.

Т. Нежинцева писала, как ей было стыдно идти в роддом немытой: «…оказалось, что все были такие» [104] Нежинцева Т. Расскажу о своем муже // Голоса из блокады. С. 348. .

Нет дров, нет сил, чтобы их принести, нет тепла. Нет воды [105] Зимой 1941–1942 гг. было заморожено 6369 водопроводных вводов (43 % от общего числа) (Ковальчук В. М. 900 дней блокады. Ленинград. 1941–1944. СПб., 2005. С. 76). – истощенным горожанам, которым трудно дойти до колонок и проруби, приходится всячески ее сберегать, использовать только для питья и приготовления пищи. Очень мало бань, их нечем топить – побывать в них можно лишь по нарядам и талонам, которые не всем были доступны. Как отмечала И. Д. Зеленская, бывали случаи, когда «даже баня становится непомерной роскошью, т. к. в ней ледяной холод, чуть теплая вода и страшные очереди» [106] Зеленская И. Д. Дневник. 10 декабря 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 41 об. . В обледеневших квартирах и общежитиях люди не моются неделями и месяцами [107] Из дневника Галько Леонида Павловича. С. 515 (Запись 4 января 1942 г.). См. также воспоминания Е. Капустиной о студенческом общежитии в Физическом институте ЛГУ: «Лежали люди, закрытые одеялом и тряпьем. Я предложила умыться. От умывания они… отказались, сказали, что потом будет еще холодней» (Капустина Е. Из блокадных дней студентки. С. 220). . Спят одетыми, стараются не вставать с постели, прячась от холода за ворохом одеял. Не работает канализация, квартиры, лестницы и дворы залиты нечистотами. Крысы и вши стали приметой «смертного времени» [108] Секретарь Октябрьского РК ВЛКСМ Б. П. Федоров вспоминал, как в одной из квартир на улице Глинки обнаружили истощенного мужчину: «Когда стали его осматривать, то оказалось, что у него пятки были объедены крысами. У него не было сил спасти себя от крыс, хотя он был жив» (Федоров Б. П. [Стенографическая запись воспоминаний] // Оборона Ленинграда. С. 467). О крысах блокадники всегда вспоминали с особым содроганием: «…Толстая крыса скачками бросилась в мою сторону, соскочив с лица умершей две недели назад тети» (Глазунов И. С. Россия распятая. Т. 1. Кн. 2. С. 102); «… Жрали они машинное масло, жрали мертвых, которые лежали на заводе в ожидании своей очереди» (Гречина О. Спасаюсь спасая. С. 262). Инструктор по кадрам Петроградской конторы связи Л. М. Аршинцева сообщала о том, что почтальоны «на лестницах спотыкались на… покойников, которых грызли крысы» (Стенограмма сообщения Аршинцевой Л. М.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 4. Л. 2–2 об.). «У многих трупов съедаются конечности… Это примитивный морг вместе с крысами превратится в активный источник заразы», – отмечалось в письме начальника земснаряда «Волхов» М. Ф. Зыбина заместителю председателя Леноблисполкома Н. Н. Шеховцову 6 февраля 1942 г. (Водоканал Ленинграда. 1941–1945. Водоснабжение и канализация Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. СПб., 1995. С. 234). . Педикулез грозил каждому: вшей находили не только у сирот, переданных в детский дом (что случалось чаще всего), но и у рабочих [109] Даже осенью 1942 г. на заводе им. Егорова педикулез был обнаружен у 25–30 % рабочих (Капитонова В. М. Дневник. 22 сентября 1942 г.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 55. Л. 6). . Нет света, не работают общественный транспорт, почта и радио [110] Коган Л. Р. Дневник. 1 февраля 1942 г.: ОР РНБ. Ф. 1035. Д. 1. Л. 1; В те дни. Ленинградский альбом. Текст Николая Тихонова. М.; Л., 1946. С. 26. – нет возможности читать, писать, заниматься домашним бытом, встречаться с друзьями, узнавать новости.

Когда в сентябре 1941 г. запретили пользоваться электроприборами и ограничили (2,5 литрами в месяц) выдачу керосина, один из блокадников сетовал на то, что придется ходить в неглаженном белье [111] Кулявко В. Блокадный дневник // Нева. 2004. № 1 (Запись 17 сентября 1941 г.). . Спустя несколько недель на эти мелочи перестали обращать внимание. Чувство озноба от холода, не проходившее, даже если накрывались несколькими одеялами или пальто (некоторые из переживших зиму 1941/42 гг. подчеркивали, что оно являлось куда большим испытанием, чем голод), заставляло горожан ходить в валенках и шубах не только весной, но и позднее, вплоть до июля 1942 г. [112] «Не могу расстаться с валенками и зимним пальто», – записывал в дневнике 15 мая 1942 г. Н. В. Баженов (Баженов Н. В. О том, как они умирали… (Из записной книжки): ОПИ НГМ. Оп. 2. Д. 440. Л. 14). Г. Гоппе рассказывал в 1945 г. знакомый о том, что «до сих пор холод из себя не выгнать». На вопрос о том, что страшнее – голод или холод – он отвечал: «Холод… к нему привыкнуть нельзя» ( Гоппе Г. Маршруты одного путешествия // Дети города-героя. Л., 1974. С. 77). См. также: Д. И. Митрохин – П. Д. Этингеру. 20 мая 1942 г. // Книга о Митрохине. Статьи. Письма. Воспоминания. М., 1986. С. 195; Алиментарная дистрофия в блокированном Ленинграде. С. 130. Истощенным было труднее согреться — не стыдились облачаться в «сборную одежду», по выражению Г. А. Князева, обычно более потрепанную и грязную [113] См. рассказ А. С. Саванина об одной из работниц Госбанка: «…Ходила исключительно грязная, закопченная и в таком одеянии, что до войны, кажется, ни у кого такого и не было! Откуда-то были вытащены лохмотья, закопченные, замусоленные и все одето на себя» (Саванин А. С. Ленинградская городская контора Госбанка в годы войны // Доживем ли мы до тишины. С. 226); Стенограмму сообщения М. И. Скворцова: «Люди приходили к нам в партком, опираясь на палочки. Они были страшно истощены, грязны, замотаны в тряпки»: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 110. Л. 10. Из дневников Г. А. Князева С. 53 (Запись 7 февраля 1942 г.); см. также Соловьева О. Воспоминания о пережитой блокаде юной защитницы города Ленинграда (1941–1945 годы): ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 25. Л. 5; Гаврилина Н. Е. Воспоминания о блокаде: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 150. Л. 6; Осипова Н. П. Дневник. 5 декабря 1941 г.: Там же. Д. 93. Л. 16; Стенограмма сообщения Усова С. В.: Там же. Д. 131. Л. 39 об. . И носили ее все: и рабочие, и интеллигенты. А. Фадеев, встретившись с ленинградскими писателями, сразу скомандовал в присущем ему патетическом тоне: «Ордера! Ордера всем! Нужно одеться» [114] Вечтомова Е. Вопреки всему. Из ленинградских блокадных записей // Литературное наследство. Т. 78. Кн. 2. М., 1966. С. 246; см. также: Воспоминания об Ольге Берггольц. Л., 1977. С. 2 56; Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 473. .

«Ест кашу медленно, ложка дрожит в костлявой ручке» – это отданный в детский дом изголодавшийся ребенок, у которого мать отбирала еду, «маленький тощий скелетик с большим черепом над личиком в кулачок» [115] Зеленская И. Д. Дневник. 15 марта 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 69. . Медленность в поглощении еды – не только от истощения, но и от жгучей потребности продолжить миг насыщения до бесконечности, в надежде, что это ежеминутное, ломающее все и вся чувство голода отступит. В жестах и мимике человека, поедающего хлеб, есть и ощущение страха от того, что он может лишиться своего крохотного кусочка. Есть и сосредоточенность только на этом кусочке, отрешенность от «мира» и от других людей. И есть «прислушивание» к себе, стремление удостовериться, что голод проходит. И есть болезненное ощущение от сдерживания себя – каким искушением являлось это желание съесть хлеб сразу и целиком! В артистическом действе Б. Бабочкина, рассказавшего своим друзьям о поездке в осажденный город, некоторые из этих деталей выявлены очень рельефно: «Мимическая сцена – как едят хлеб в Ленинграде: закрывает ломтик, оглядывается, отламывает кусочек с ноготок, – и его еще раз пополам, кладет в рот, откидывается на стуле и с неподвижным лицом ждет, когда крошка растает во рту… И опять к куску» [116] Иванов B. C. Дневники. М., 2001. С. 204. .