Владимир Чиков - Крот в аквариуме

— Я что-то не пойму, о какой артиллерии ты говоришь?

— Я имею в виду КГБ и его контрразведку. Обращаться же в КГБ сейчас никто не будет…

— Почему? — удивился Сенькин.

— Потому что у нас с тобой и у нашего руководства нет доказательств для обоснования версии о возможном предательстве «хитрого лиса». У нас только эмоции и нет никаких зацепок. И правильно тебе сказал Изотов о том, чтобы ты о своих догадках ни с кем разговора не заводил.

Гульев кривил душой: он и сам подозревал Полякова в предательстве, но открыто об этом решил пока не высказываться.

Сенькин, как будто загипнотизированный словами Гульева, задумчивым взглядом уставился в окно, потом руками закрыл лицо, словно надеясь на то, что пребывание в темноте прояснит его мысли. После недолгого молчания он вдруг заявил:

— Но если у нас есть хоть одна версия, то ее же надо проверять?!. И заняться этим должен именно КГБ. Его оперативникам стоит только ухватиться за ниточку, и они размотают весь клубок. А если поступить так, как ты предлагаешь, в смысле подождать еще немного, то последствия могут со временем оказаться еще более трагическими для ГРУ. Ты же прекрасно знаешь, что провалы наших разведчиков «в поле» и агентуры все еще продолжаются. И постоянно идет утечка из ГРУ секретной информации. А мы все ушами хлопаем! Из-за этих провалов у нас прикрыли нелегальную разведку. И может получиться так, что один предатель сведет на нет деятельность всей военной разведки и тогда уже ГРУ, наверняка, расформируют. А нам это надо?

— Нет, конечно, — отозвался Гульев.

— Так в чем же тогда дело? — кисло сморщился Сенькин. — Может, мне написать рапорт на имя начальника ГРУ о своих подозрениях и высказать предложение о целесообразности подключения «тяжелой артиллерии» для проверки моей версии?

— Обращаться в КГБ Ивашутин не будет. Во-первых, у него нет конкретных фактов, чтобы подозревать Полякова. Во-вторых, зачем ему и нам с тобой выносить сор из избы, когда нет зацепок. И, наконец, в-третьих, а стоит ли тебе-то совать нос в это дело? Ты же, насколько мне известно, в Нью-Йорке дружил с ним? Но если даже и не дружил, то работал там много лет с ним бок о бок. И потому и тебя могут притянуть за уши к грязному делу. Усекаешь?

Сенькин опять сморщился и сказал:

— Я мог бы, конечно, молчать, но разведывательное дело мне дороже всего. Нет, нам надо вывести его на свет Божий!

Гульев окинул его взглядом, исполненным крайнего скепсиса, и серьезным тоном предупредил:

— Кто знает, возможно, именно тебе придется с ним еще работать. И поэтому нужно держать ухо востро и не подавать вида, что ты подозреваешь его.

— А вот с этим я не согласен с тобой! — воскликнул Сенькин. — Наоборот, пусть он чувствует, что его серьезно подозревают. Только тогда он начнет нервничать и дергаться и может допустить серьезную ошибку. Нет, Леонид Александрович, мы должны тайно отфлажковать его, волка старого, так, чтобы он взвыл и сам выдал себя со всеми потрохами.

Гульев отрицательно покачал головой.

— Еще мудрец Соломон говорил, что всему свое время. Нам сейчас надо поступать так, чтобы Дмитрий Федорович чувствовал себя как рыба в воде. И только при этом условии он, рано или поздно, проявит себя.

Жизненный и оперативный опыт полковника Гульева не позволял ему противиться версии Сенькина, но, чтобы преждевременно не наломать дров, он снова предупредил его:

— Ты, Анатолий Борисович, должен залечь на дно и нигде не высовываться, как советовал тебе генерал Изотов. При встречах можешь, как ни в чем не бывало, перекидываться с ним приветствиями, но ни в коем случае по своей инициативе не вступать в разговор… — Подумав, добавил: — Ты уже сделал свое дело, довел нужную информацию до Изотова, вот пусть он и ломает голову, что теперь предпринять. Давай положимся на его генеральский ум и высокую должность кадровика. Если у тебя появятся какие-то новые веские факты в отношении Полякова, заходи — обсудим их вместе…

Сенькин молча кивнул, согласившись с утешительными рекомендациями полковника Гульева.

Трудный и тягостный разговор с Сенькиным оставил у Полякова тревожное чувство. Оно повергло его на несколько дней в состояние депрессии. Возвратившись из Нью-Йорка в Москву, он полагал, что ничто и никто — ни Дэвид Мэнли, ни Джон Мори — не будет ему мешать спокойно жить и работать в ГРУ. Раньше он даже не предполагал, что на родине будет постоянно находиться под страхом разоблачения. Теперь же, чувствуя себя уязвимым и незащищенным перед одним лишь человеком, бывшим своим подчиненным — полковником Сенькиным, он сделался нервным и раздражительным. Поляков хорошо понимал, что в таких ситуациях надо уметь держать себя в руках, чтобы никто не мог заметить его тревоги и смятения. Но как можно было не переживать и не волноваться, когда каждую неделю в ГРУ приходили неприятные сообщения о новых провалах агентов и нелегалов, а также их связников из нью-йоркской и вашингтонской резидентур военной разведки. И потому каждый день для него превращался тогда в муку мученическую.

Возвращаясь после работы домой, он иногда напивался до чертиков, чтобы снять стрессовое состояние. Однако алкоголь не всегда брал его. Утром он не имел привычки похмеляться и потому его коллеги часто замечали, что полковник Поляков при его-то большой выдержке, почему-то перестал владеть собой, часто не сдерживая отрицательных эмоций. В свою очередь он тоже стал замечать, что вокруг него творится что-то непонятное, как будто нагнеталась атмосфера подозрительности. Самой большой головной болью для него оставался бывший подчиненный Сенькин, которого он опасался из-за того, что тот мог выболтать кому-то о своих подозрениях. С этим он связывал и перенос на неопределенное время очередной долгосрочной командировки в Вашингтон.

Не раз Поляков пытался проанализировать возможные причины отказа в командировке в США, но ничего у него не получалось. «Все настолько туманно и зыбко, — сокрушался он, — что надо бы на все это мне наплевать. — Потом мысленно спрашивал себя: — А что, собственно говоря, произошло? Ну накинулся на меня со своими подозрениями Сенькин, ну и что? Какие у него могут быть улики? Где доказательства? Их нет. Да и свидетелей моих контактов с ФБР ни у кого нет. Разве что в Москве могли засечь тайниковые операции. Но даже и в этом случае никто же за руку меня не схватил. Да и руководство относится ко мне вроде бы нормально…»

Эти размышления несколько успокаивали Полякова, хотя душа его все еще продолжала болеть из-за того, что в США действовал агент ГРУ Дан Драммонд, работавший в ФБР. А боялся он его потому, что тот мог знать о вербовке Джоном Мори советского полковника из военной разведки и сообщить об этом своему оператору из ГРУ Мантрову.