Салман Рушди - Джозеф Антон

К совместной жизни с полицейскими на Бишопс-авеню снова привыкать после поездок было трудно. Они запирали двери на ночь, но никогда не отпирали их утром. Они с маниакальным упорством задергивали шторы, но никогда их не отдергивали. Стулья, на которые они садились, ломались под их тяжестью, паркет в прихожей потрескался под их увесистой обувью. Наступила седьмая годовщина фетвы. Ни одна британская газета не напечатала ни одного сочувственного или одобрительного слова. Это была старая скучная история, которая, казалось, ни к чему не вела; это не была новость. Он написал статью для «Таймс», где попытался доказать, что фетва, пусть она и остается в силе, потерпела поражение, не достигнув цели: ни книгу, ни ее автора затоптать не удалось. Но он думал об эпохе страха и самоцензуры, которой фетва положила начало, о том, что издательство Оксфордского университета отказалось включить в учебное пособие по английскому языку отрывок из «Детей полуночи» во избежание «щекотливой ситуации»; о том, что египетского писателя Алаа Хамеда (как и его издателя и типографа) приговорили к восьми годам тюрьмы за роман «Разрыв в людском сознании», который сочли несущим угрозу социальному миру и национальному единству; о том, что западные издатели открыто признавались, что избегают любых текстов, где можно увидеть критику в адрес ислама, — думал и не верил своей собственной статье. Да, он достиг кое-каких локальных успехов, но подлинная победа пока отнюдь не была одержана.

Он продолжал заводить с Элизабет разговоры об Америке. В Америке им не надо было бы жить в обществе четверых полицейских, там не звучали бы в его адрес постоянные обвинения, что он обходится стране в огромные деньги, не имея перед ней никаких заслуг. В последние два лета они попробовали эту свободу на вкус; они могли бы иметь ее куда больше. Но стоило ему заговорить на эту тему, она сердито хмурилась и отказывалась ее обсуждать. Он начал понимать, что она боится свободы — по крайней мере, свободы в его обществе. Она чувствовала себя в безопасности только в пузыре охраны. Когда он побуждал ее выйти из него на время вместе с ним, она зачастую не хотела делать этот шаг. Впервые (и шокируя сам себя) он начал воображать себе жизнь без нее. Когда он поехал в Париж на презентацию французского издания «Прощального вздоха Мавра», отношения между ними оставались напряженными.

В Париже les gentilhommes du RAID [214] Господа из RAID (фр.). были в своем репертуаре. Перекрыли всю улицу перед отелем «Де л’аббе» близ церкви Сен-Сюльпис. Не разрешили ему появляться ни в каких общественных местах. «Если ему это не нравится, — сказали они его издателям, — не следовало приезжать». Но была и хорошая новость: роман продавался на ура, соперничая за первое место в списках бестселлеров с новой книгой Умберто Эко и с «Заклинателем лошадей» Николаса Эванса. Были, кроме того, встречи с политиками: с министром иностранных дел Эрве де Шареттом и с министром культуры Филиппом Дустом-Блази. У Бернара-Анри Леви он знакомился с патриархом кинематографа и «нового романа» Аленом Робом-Грийе, чьим романом «Ревность» и сценарием фильма «Прошлым летом в Мариенбаде» он восхищался до глубины души. Роб-Грийе намеревался в конце года снять фильм в Камбодже с Жаном-Луи Трентиньяном и с Ариэль Домбаль — женой Б.-А. Л. Трентиньян должен был сыграть летчика, который терпит аварию над камбоджийскими джунглями и затем в забытьи грезит об Ариэль, в то время как в деревушке посреди джунглей его врачует un médecin assez sinistre [215] Весьма зловещего вида лекарь (фр.). . Роль лекаря, с энтузиазмом заявил Роб-Грийе, великолепно подходит вам, Салман. Две недели в Камбодже в декабре! Филипп Дуст-Блази все организует! (Дуст-Блази, присутствовавший на встрече, согласно кивал и заодно извинился излишества RAID: «Во время ваших последующих визитов мы ограничимся двумя охранниками».) Он спросил Роба-Грийе, нельзя ли взглянуть на сценарий, и Роб-Грийе нетерпеливо закивал: да, конечно, конечно, но вы непременно должны это сделать! Это будет просто чудо! Вы — вылитый лекарь!

Никакого сценария ему так и не прислали. Фильм так и не был снят.

И еще одно событие произошло в Париже. Однажды днем к нему в гости в отель «Де л’аббе» приехала Каролин Ланг, блестящая и красивая дочь Жака Ланга, и все вместе — ее красота, вино, трудности с Элизабет — подействовало на него, и они стали любовниками; но сразу же потом решили не повторять этого, остаться друзьями. После нескольких часов с ней ему надо было выступить по телевидению в прямом эфире в программе Бернара Пиво «Культурный бульон», и он почувствовал, что из-за внутреннего смятения, вызванного изменой, это выступление оказалось неудачным.

Сотрудничество между Эндрю Уайли и Гиллоном дошло до логического конца, и они решили расстаться. Эндрю был очень расстроен; он приехал к нему на Бишопс-авеню, в какой-то мере разгневанный, но главным образом опечаленный. «Мне стало ясно, — сказал Эндрю с грустью и в то же время возмущенно, — что Гиллон никогда не был моим партнером. Брайан Стоун — вот кто его партнер». Брайан был их коллега — агент, работавший с наследниками Агаты Кристи. «У входа в лондонское агентство, — с горечью заметил Эндрю, — до сих пор висит табличка: ЭЙТКЕН И СТОУН». Конфликт возник из-за денег, но, помимо них, было и расхождение во взглядах на бизнес. Эндрю вынашивал грандиозные экспансионистские планы; Гиллон был осторожен и неизменно благоразумен по финансовой части. Расстались не по-хорошему; развод, как большинство разводов, был уродлив. Эндрю, как обманутый любовник, испытывал презрение пополам с отчаянием.

Разрыв между агентами глубоко его огорчил. Все эти годы Гиллон и Эндрю были двумя столпами, на которые он опирался, и он доверял им безоговорочно. Ни тот ни другой ни на секунду не дрогнули перед лицом исламистской угрозы, и их пример заставил многих издателей вести себя храбрей, чем они могли бы. Он не мог представить себе существования ни без того, ни без другого, но теперь приходилось выбирать — впрочем, Гиллон, позвонив на следующий день, изящно облегчил ему выбор: «Совершенно ясно, мой милый, что ты должен сотрудничать с Эндрю. Вначале твоим агентом был он, только потом он привел тебя ко мне, так что, конечно, тебе надо с ним остаться, это будет абсолютно правильно».

Они через очень многое вместе прошли, очень много всего сделали. Их отношения по глубине, по сердечности далеко превосходили обычные отношения между авторами и агентами. Они стали близкими друзьями. И тем не менее ему предстояло теперь лишиться Гиллона. Он и вообразить себе не мог, что когда-нибудь придет такой день, он всегда думал, что и Гиллон, и Эндрю вечно будут его агентами. «Ладно, — сказал он Гиллону, — спасибо тебе. Но что касается меня, ничего между нами не изменилось».