Салман Рушди - Джозеф Антон

Он только-только проснулся, когда ему в номер позвонил радиожурналист. Он согласился перед вылетом в Миннеаполис поговорить с его радиостанцией, но для этого было слишком рано.

— Мне очень жаль, — прозвучало в трубке, — но мы все отменяем. Мы переходим на непрерывное освещение событий в Нью-Йорке.

— А что за события в Нью-Йорке? — спросил он. Он так и не приобрел американскую привычку, едва проснувшись, браться за пульт телевизора. После паузы собеседник произнес:

— Включите телевизор.

Он включил — и меньше чем через минуту увидел второй самолет.

Он не мог сидеть. Смотреть на это сидя казалось неподобающим. Он стоял перед телевизором с пультом в руке, и в мозгу крутилась цифра: пятьдесят тысяч. Пятьдесят тысяч человек работало в Башнях-близнецах. Сколько из них погибло? Страшно даже подумать. Он вспомнил, как в свой первый вечер в Нью-Йорке побывал в баре «Окна мира» на верху одной из башен. Вспомнил, как Пол Остер рассказывал про переход Филиппа Пети между башнями по канату. Но по большей части просто стоял и смотрел на горящие здания, а потом — одновременно с тысячами людей по всему свету — завопил в мучительной судороге, не веря своим глазам: «Ее нет! Ее больше нет!»

Это рухнула южная башня.

В небе кричали птицы.

Он не знал, что делать; поехал было в аэропорт, но вернулся с полпути, услышав по радио, что по всей стране запрещены вылеты. В отеле «Четыре сезона» номера у него уже не было, в вестибюле толпились люди, попавшие в такое же положение. Он нашел свободное кресло в углу и взялся за телефон. Помог Рич Леви из «Инпринта». Он связался с поэтом Эдом Хиршем и его женой Джанет, застрявшими в Вашингтоне, и они предложили ему свой дом поблизости от здания Мениловской коллекции в Музейном районе, если он согласен кормить их собаку. Это принесло ему некое утешение: побыть одному в доме писателя, в окружении книг, в мире мысли — в то время как в большом мире царит безумие.

Среди тысяч погибших его знакомых не оказалось. Элисон Саммерс, жена Питера Кэри, стояла у банкомата под северной башней, когда в небоскреб врезался первый самолет, но осталась жива. Кэрил Филлипс видела случившееся с Гудзон-стрит, Роберт Хьюз — с Принс-стрит. Юная Софи Остер, которая в свой первый день в школе для старшеклассников впервые в жизни спустилась в метро одна, проезжала под Башнями-близнецами, когда наверху совершалось зверство. 12 сентября стало вторым днем ужаса и горя. Наш прекрасный разбитый город, думал он, плача и чувствуя, как глубоко уже успел сродниться с Нью-Йорком. Он прошел от дома Хиршей к экуменическому молитвенному дому Ротко. Даже его, неверующего, потянуло в такое место. Там были и другие — немногие, с печалью на лицах. Все молчали. Разговаривать было не о чем. Каждый пребывал наедине со своей скорбью.

Авторское турне, разумеется, прекратили. Книги перестали кого-либо интересовать. Из книг в последующие недели люди покупали только Библию, Коран и книги об Аль-Каиде и Талибане. Психолог, выступая по телевизору, сказал, что ньюйоркцам, которые 11 сентября были не там, где их семьи, надо приехать к родным, чтобы те воочию убедились: с ними все в порядке. Телефонных звонков недостаточно. Людям нужны зримые свидетельства. Да, подумал он, я должен полететь в Лондон. Но пока это было невозможно, хотя запрет на полеты сняли и аэропорты начали открываться. Заработал хьюстонский, за ним лос-анджелесский но нью-йоркские аэропорты по-прежнему были закрыты и международные рейсы не возобновлялись. Ему пришлось подождать еще несколько дней.

Он позвонил Падме в Лос-Анджелес — сообщить, что едет к ней. Она сказала, что снимается в рекламе нижнего белья.

Через десять дней после теракта, в свой последний день в Лос-Анджелесе перед вылетом в Лондон, он ужинал у Эрика и Тани Айдл [290] Эрик Айдл (род. в 1943 г.) — английский комический актер, певец, композитор. Таня Косевич — его жена, американская актриса. вместе со Стивом Мартином, Гарри Шандлингом [291] Стив Мартин (род. в 1945 г.), Гарри Шандлинг (род. в 1949 г.) — американские комические актеры. и другими. За столом сидели как минимум трое из самых смешных людей в Америке, но повод для смеха отыскать было трудно. Наконец Гарри Шандлинг, чей голос, как и все тело, был полон свирепой мрачности, произнес: «Просто ужас. Кажется, нет человека, который бы не потерял кого-нибудь из знакомых или из знакомых знакомых… Я, честно говоря, знал кое-кого из террористов…» Чернейший юмор, первая шутка по поводу 11 сентября, и смех немного облегчил скорбь, которую все они испытывали, но он подумал, что вряд ли Шандлинг в ближайшее время захочет повторить этот гэг на широкую публику.

Роберт Хьюз, художественный критик журнала «Тайм», сказал ему по телефону, что, после того как он увидел самолеты над нью-йоркским Сохо, он ходил по городу потрясенный. По пути домой зашел в булочную и увидел пустые полки. Все было раскуплено до последнего бублика, и старый булочник, стоя среди этой пустоты, картинно развел руками. «Вот бы каждый день такое!» — сказал он.

В Лондоне его супружеские проблемы выглядели теперь малозначительными. Элизабет ненадолго смягчилась и позволила Милану пожить на Пембридж-Мьюз. Он забирал сына из подготовительной школы, кормил, мыл ему голову, укладывал спать и потом целый час стоял над ним и смотрел, как он спит. Когда он вернулся из Америки, Милан долго, крепко обнимал его, и Зафар тоже был физически менее сдержанным, чем обычно. Прав был психолог: хоть они знали «знающей» частью мозга, что он даже не был в Нью-Йорке и потому, ясное дело, цел и невредим, им нужно было зримое свидетельство.

Французский еженедельник «Нувель обсерватёр» и лондонская «Гардиан» назвали его роман предвосхитившим события, даже пророческим. Но он не был пророком — он так и сказал одному журналисту. В свое время у него возникли кое-какие проблемы с пророками, и никакого желания наниматься на эту работу он не испытывал. И все же странно: почему эта книга так настойчиво требовала, чтобы он ее написал, и написал немедленно ? И откуда они взялись, эти яростные фурии, то парящие над Нью-Йорком, то орудующие в сердце героя книги?

Его просили что-нибудь написать — новостей на темы, по которым он мог высказаться, и правда было достаточно, права оказалась Глория Андерсон, — но он молчал две недели после теракта. Многое, что говорилось и писалось по горячим следам, казалось ему излишним. Ужас видели все, и людям можно было не рассказывать, что им следует чувствовать по поводу случившегося. Потом, медленно, его мысли сплавились в нечто единое. «Фундаменталисты стремятся разрушить куда больше, чем просто здания, — писал он. — Такие люди — противники, если ограничиться самым кратким перечнем, свободы слова, многопартийной политической системы, всеобщего избирательного права для взрослых, ответственности правительства перед народом, евреев, гомосексуалистов, равноправия женщин, плюрализма, секуляризма, коротких юбок, танцев, бритья бород, теории эволюции секса… Фундаменталист убежден, что мы ни во что не верим. Согласно его видению мира, он располагает непреложными истинами, тогда как мы погрязли в сибаритстве, в потворстве своим прихотям. Чтобы доказать ему, что он ошибается, мы должны прежде всего знать, что он ошибается. Мы должны прийти к согласию по значимым вопросам: по поводу поцелуев в общественных местах, сэндвичей с беконом, несогласия, переднего края моды, литературы, великодушия, воды, более справедливого распределения мировых ресурсов, кино, музыки, свободомыслия, красоты, любви. Все это будет нашим оружием. Чтобы их победить, мы должны не развязывать войну, а бесстрашно жить своей жизнью. Как победить терроризм? Не давать себя запугать. Не позволять страху управлять своей жизнью. Даже если тебе страшно».