Салман Рушди - Джозеф Антон

Она умела красноречиво говорить, и это был болезненный удар. Он понял, чего она добивалась. Люди знали, что их брак окончился по его инициативе, и она рассчитала: если назвать его слабым, трусливым человеком, поклонником Каддафи и карьеристом, если удастся зачеркнуть все годы его участия в борьбе за свободу слова и личности в составе британского ПЕН-клуба и других групп, если удастся стереть образ молодого лауреата Букеровской премии, который наутро после победы стоял на Даунинг-стрит с плакатом в знак протеста против ареста великого индонезийского писателя Прамудьи Анаиты Тура, то можно будет представить его в глазах уже предубежденной общественности человеком, недостойным того, чтобы с ним оставаться, мужчиной, от которого волей-неволей ушла бы любая порядочная женщина. Интервью было последней ударной репликой актрисы перед уходом со сцены.

Он подумал: Я сам дал ей оружие для этого удара. Это не ее вина. Моя.

Его друзья — Майкл Герр, Алан Йентоб, Гарольд Пинтер — звонили и писали ей, выражая гнев и недоумение. Она увидела, что интервью не оказывает того действия, на какое она рассчитывала, и пустилась на свои обычные уловки: ее неверно процитировали, газета ее «предала», она хотела оповестить публику о своем новом сборнике рассказов, она хотела поговорить о работе «Международной амнистии»; ее муж, добавила она, «погубил ее карьеру». Эти аргументы большого успеха не возымели.

Вышел сборник «Воображаемые родины», и большинство восприняли его с уважением, а то и с восхищением, но почти все были огорчены последним эссе о его «обращении». И справедливо огорчены. Ему думалось: Я должен исправить Страшную Ошибку. Я должен опровергнуть то, что сказал. Пока я этого не сделаю, я не смогу жить с достоинством. Я человек без религии, притворяющийся религиозным. «Он готов на все, чтобы спасти свою жизнь», — говорит Мэриан. Сегодня это очень похоже на правду. Я должен доказать, что это неправда.

Всю жизнь он знал, что в центре его личности есть маленькое замкнутое пространство, куда никому другому нет доступа, и что из этого тайника не вполне понятным ему образом проистекают все его литературные труды и все его лучшие мысли. Ныне яркий свет фетвы просквозил зашторенные окна этого маленького убежища и выхватил из темноты его тайное «я» во всей его наготе. Слабый человек. Не самый храбрый человек на свете. Пусть так, думалось ему. Нагой, без всяких прикрас, он спасет свое доброе имя; и он постарается снова пустить в ход магию искусства. Вот где лежало подлинное его спасение.

Дом был большой, полный уродливой мебели, но производил ощущение солидности, долговечности. Можно было представить себе некое будущее. Если Зафар поступит в Хайгейтскую школу, он будет учиться недалеко. Элизабет, больше всего на свете любившая парк Хэмпстед-Хит, страшно радовалась, что будет жить у его северного края. Он стал способен делать кое-какую хорошую работу и в апреле написал рассказ «Христофор Колумб и королева Изабелла Испанская осуществляют свои отношения» — первый свой рассказ за очень долгое время; начал, кроме того, рассеиваться туман, окутывавший «Прощальный вздох Мавра». Он написал имена героев. Мораиш Зогойби по прозвищу Мавр. Его мать, Аурора Зогойби, художница. Семья произошла из Кочина, где впервые сошлись Запад и Восток. Корабли приплыли с Запада не завоевывать земли, а торговать. Васко да Гаме нужен был перец — черное золото Малабара. Ему нравилась мысль, что все обширные, сложные отношения между Европой и Индией выросли из перечного зернышка. Свою книгу он тоже вырастит из перечного зернышка. Семья Зогойби будет семьей торговцев пряностями. Полухристианин-полуеврей, «римско-иерусалимский кентавр», Мавр будет в Индии не просто представителем меньшинства, а существом практически уникальным. Но он попытается показать своей книгой, что из этого крохотного перечного зернышка можно вырастить всю индийскую действительность. У большинства нет монополии на «подлинность», что бы ни говорили начавшие набирать силу агрессивные политики-индуисты. Все индийцы — и все индийские истории — одинаково подлинны.

Но у него была своя собственная проблема подлинности. Он не мог поехать в Индию. Как ему тогда написать правдивую книгу о ней? Он вспомнил, что сказал ему его друг Нуруддин Фарах, чье изгнание из Сомали продлилось двадцать два года, потому что диктатор Мухаммед Сиад Барре не хотел оставлять его в живых. Действие каждой книги, написанной Нуруддином в эмиграции, происходило в Сомали, и тамошнюю жизнь он изображал натуралистически. «Все это у меня вот где», — сказал Нуруддин, показывая на сердце.

В мае два имама из мечети в Риджентс-парке, которые были на встрече в «Паддингтон-Грин», заявили, что он не настоящий мусульманин, потому что отказался изъять свою книгу из продажи. Другие «лидеры» выразили «разочарование»: мол, «мы вернулись к исходной точке». Он написал и опубликовал в «Индепендент» резкую отповедь. После чего почувствовал себя куда лучше. Он на пару дюймов оторвался от дна, и с этого началось его долгое возвращение к самому себе.

Организация «Статья 19» начала задаваться вопросом, имеет ли смысл продолжать финансировать Международный комитет защиты Рушди. Но Фрэнсис и Кармел твердо намерены работать дальше и готовы, если на то пошло, вывести кампанию на новый, более публичный уровень. Поскольку британское правительство скатывалось к апатии в этом вопросе и его позицию склонны были брать за образец европейские партнеры Великобритании, борьбу пришлось возглавить организаторам общественной защитной кампании. Фрэнсис в сопровождении Гарольда Пинера, Антонии Фрейзер и Ронни Харвуда [128] Рональд Харвуд (род. в 1934 г.) — английский писатель, драматург и сценарист. отправилась в министерство иностранных дел на встречу с Дугласом Хердом, и тот сообщил им, что министр из кабинета тори Линда Чокер, побывавшая в апреле в Иране, ни разу не подняла там вопроса о фетве. Подними она его, сказал Херд, «не факт, что это принесло бы пользу мистеру Рушди». Слухи, что в страну, чтобы разделаться с мистером Рушди, проникла «группа боевиков», уже начали просачиваться в прессу — и тем не менее мистер Херд был преисполнен суровой решимости приносить пользу, держа язык за зубами. Дуглас Хогг, заменивший Уильяма Уолдгрейва на посту заместителя Херда, тоже сказал, что британское правительство, подняв шум по поводу фетвы, совершило бы ошибку и затруднило бы освобождение британских заложников, остававшихся в Ливане.

Провал этого квиетистского подхода стал очевиден месяц спустя. Домой к Этторе Каприоло, итальянскому переводчику «Шайтанских аятов», пришел некий «иранец» — по словам Гиллона, он договорился с переводчиком о встрече, чтобы обсудить «литературные дела». Войдя в жилище Каприоло, он потребовал «адрес Салмана Рушди»; не получив адреса, он яростно набросился на переводчика, нанес ему удары и колотые раны, а затем убежал, оставив истекающего кровью Каприоло на полу. К великому счастью, переводчик остался жив.