Вадим Бойко - После казни

Для узника ни золото, ни драгоценные камни в лагере не имели никакой цены. Для эсэсовца же — как раз наоборот: жизнь узника не стоила и ломаной копейки, а золото и бриллианты ценились дорого. Одни любой ценой стремились спасти свою жизнь, другие — нажиться. Это и породило меж узниками-проминентами и эсэсовцами так называемые «деловые отношения».

Выжить в условиях лагеря мог только тот, кто что-нибудь «организовывал», то есть занимался гешефтмахерством. «Организатор» всегда отличался от остальных своим внешним видом, его легко выслеживали капо и эсэсовцы и вымогали взятки. Если он на это не шел, его выдавали гестапо. В лагере широко процветала система взяток, основанная на кулачном праве. Как правило, у каждого капо было несколько «организаторов», которые поставляли ему все, что он требовал. За это капо не гоняли их на работу, всячески во всем покрывали, и те могли жить относительно спокойно. Относительно — потому что в любой момент «организатор» мог попасться, и дело тогда кончалось расстрелом.

Эсэсовцы регулярно производили в блоках обыски и беспощадно расправлялись с «организаторами», которые засыпались, но вместе с тем поддерживали самую тесную связь с умевшими избегать провала. Если нужному им «организатору» угрожал донос в гестапо, они нередко спасали его. Коррупция зашла настолько далеко, что донос можно было выкупить в канцелярии самого коменданта. Но в конце концов «организатора» ликвидировали, избавляясь таким образом от свидетеля, который знал слишком много.

Хочу еще раз подчеркнуть, что к этой коммерции причастны были исключительно узники-проминенты, занимавшие в лагере привилегированное положение и свободно владевшие немецким языком.

Блок 2-А, куда я попал, эсэсовское начальство считало показательным карантинным блоком освенцимского лагеря. «Образцовый» порядок в нем поддерживался тремя китами: это были блокфюрер Ауфмайер, блокельтестер [35] Староста блока. Назначался из числа уголовников, чаще всего из немцев. , немец Пауль, по прозвищу Бандит, и старший писарь блока, фольксдойче Вацек, по кличке Плюгавый. Они составляли железный треугольник, который подпирала целая свора холуев — капо, штубовых, писарей и прочих проминентов. Эти подонки из шкуры лезли вон, чтобы угодить начальству.

Среди эсэсовцев Освенцима блокфюрер Ауфмайер был довольно колоритной фигурой. Высокий, статный, подчеркнуто аккуратный, он не походил на всех других эсэсовцев — грубых, жестоких палачей. Он действовал внешне неприметно, чем вводил в заблуждение новичков. В его осанке, в манере держаться на людях было много артистизма. Правильные черты лица, выразительные глаза и обаятельная улыбка придавали ему сходство с голливудским киноартистом. С подчиненными Ауфмайер держал себя подчеркнуто корректно и вежливо. Он был любимцем Гесса и пользовался большим авторитетом в Освенциме. Ауфмайер считался эталоном показательного чистокровного арийца-нациста. Славился он и незаурядными организаторскими способностями. И при всем том был первостатейным палачом.

Ауфмайер всегда благоухал дорогими духами и ароматными сигаретами, которыми любил угощать эсэсовцев, а иногда даже узников из числа проминентов. Он не пропускал случая похвалить подчиненного, отпустить ему комплимент, польстить. Ауфмайер не признавал жестокосердных поступков в своем присутствии. «Не терплю жестокости, — не раз говорил он перед строем узников. — Меня глубоко потрясает зрелище людских страданий». Узники-новички диву давались, старожилы только головами качали и советовали не торопиться с вьводами.

Ауфмайер ловко играл роль заботливого блокфюрера, который желает гефтлингам одного лишь добра. Тем временем целая шайка подручных по его же приказу истязала и убивала узников. Но делалось это без излишней огласки и шума. Во время посещений блока Ауфмайер отбирал одного или нескольких узников, которые в чем-либо провинились или просто чем-то не угодили ему. В таких случаях он вызывал блокового старосту Пауля и начинал ему вычитывать: «Пауль, ты человек или бревно? Ну как тебе не совестно? души в тебе, что ли, нет? Или ты окончательно очерствел? Неужели ты не видишь, что у этого гефтлинга грязная шея? Он так ослабел, бедняга, что не может вымыть шею, а ты не хочешь ему помочь. У тебя же стоит бочка воды в уборной! Забыл, что ли, ведь чистота — залог здоровья? Ты, Пауль, совсем залодырничал, обегемотился! Нельзя же быть таким черствым и безразличным к живому человеку!»

Пауль смущенно просил прощения и обещал помочь «бедняге», а Вацек тем временем записывал его номер. «Беднягу» окунали и заталкивали головой вниз в бочку с водой и попросту топили. Потом подтаскивали к куче лежавших там трупов, а иной раз просто оставляли до вечера в бочке.

Блокфюрер приходил в блок, принимал рапорт старосты о количестве живых и тех, что умерли «естественной» смертью. Затем лично пересчитывал узников, как пересчитывают скот, потом шел в туалетную комнату, там пересчитывал мертвых и только после этого докладывал рапортфюреру.

После утреннего аппеля трупы на тележке отвозили в крематорий. Оттуда тележка отправлялась в лагерную кухню за суточным пайком хлеба и кофе. Хлеб сгружали прямо на тележку, где только что лежали трупы. У каждого блока была своя тележка. На ней красивым готическим шрифтом белой краской выведены были слова: «Труд делает свободным» и «Чистота — залог здоровья».

Туалетная комната блока 2-А представляла собой универсальное помещение. Она служила камерой пыток и казней, была и мертвецкой. В ней же умывались и справляли нужду две тысячи узников. Там было всего шесть унитазов, шесть писуаров и шесть раковин с водопроводными кранами. Нетрудно представить, какое столпотворение происходило здесь после утреннего подъема. Туалетная служила еще и посудомойкой. Тут после раздачи баланды мыли бачки и миски. В этой же комнате каждую субботу лагерные фризеры, или, как мы их называли «Фигаро», стригли и брили узников тупейшими бритвами, не прибегая к помощи мыла и помазков. После стрижки машинкой от лба до затылка выбривали так называемую лагерштрассе — прямую полосу шириной в три сантиметра.

В одном углу туалетной стояла бочка с водой, а в другом — ящик с хлорной известью для «санитарных нужд». В бочке блоковый Пауль топил узников, а на ящике с хлоркой истязал их резиновой дубинкой или же заставлял глотать известь. В зависимости от «вины» Пауль назначал еще одну кару: подвешивание за ноги или за руки к водопроводной трубе, которая проходила под потолком.

Стены туалетной комнаты были красочно расписаны нацистскими лозунгами, лицемерными, лживыми и бессмысленными. Ауфмайер гордился ими. Он считал, что даже в лагере смерти необходимо постоянно забивать головы обреченных фашистской пропагандой, формировать в нужном фашистам духе их сознание и психику. Таким образом, туалетная, по его замыслу, выполняла еще и роль культурно-просветительного заведения. Трудно сказать, чего было больше в этой затее — глупости или цинизма. Ауфмайер наведывался в блок по нескольку раз в день, и ни один его визит не обходился без того, чтобы он не произносил стереотипной фразы: «Дорогой Пауль, ты очень загружен, но если у тебя найдется свободная минута, возьми на собеседование вон того гефтлинга. Не забывай, что самый последний гефтлинг — это прежде всего человек, который требует к себе внимания». Почти всегда «собеседование» кончалось смертью истязуемых. За двадцать пять суток моего пребывания в блоке 2-А не помню дня, чтобы в туалетной не лежало десять-пятнадцать трупов.