Вадим Бойко - После казни

Блоковый в одних трусах лежал на кровати в окружении доброго десятка разноцветных шелковых подушек. В изголовье стоял пипль и усердно обмахивал Пауля огромным веером.

Пол комнаты был устлан дорогими коврами, стены тоже в коврах, а на одном из них, висевшем над кроватью, я увидел целую витрину порнографических цветных открыток. Чего только на них не было!

Разговор с паном старостой оказался удивительно коротким и ужасающе конкретным:

— Двести пачек сигарет — и аллес ин орднунг.

Мы ахнули. Двести пачек! В переводе на хлеб — две тысячи порций хлеба! Жора начал азартно торговаться.

— Ну ладно, я не какой-нибудь жмот, — блоковый пошел на уступки. — Сто пачек сразу или сто пятьдесят в рассрочку сроком на месяц. Все. А теперь проваливайте!

— Какой негодяй! — возмущался Жора, когда мы вернулись к своим нарам. — Такого шкуродера я бы сам повесил…

В шесть вечера к нам пришел Антоныч.

— Ну, что нового? — спросил он.

Мы поведали ему о своих делах, сообщили, что восемнадцать подпольщиков уже работают штатными уборщиками, что мы изучаем людей, нашли общий язык с двумя немецкими политзаключенными и с группой польских узников, создавших в нашем блоке свою подпольную организацию, построенную по принципу национального землячества, Сказали, что придется, наверное, открыть карты перед нашими новыми друзьями — немцами и поляками. Рискованно, конечно, но что делать…

— С этим не торопитесь, — сказал Антоныч. — Работайте пока с нашими людьми. Со всеми остальными поддерживайте тесный контакт и дружбу. А слияние, если нужно будет, проведут без вас. Не слишком увлекайтесь, придерживайтесь самой строгой конспирации.

—Дядю Ваню и Гришу Шморгуна гоняют по-прежнему на работу в штрафную команду, — сокрушался Жора. — Да и у Орленка положение ненадежное из-за проклятых мишеней…

Мы рассказали о результатах визита к блоковому.

Впервые за это время Антоныч усмехнулся:

— Сто пачек? А сто чертей в печенку он не хочет? Нам не нужна его помощь. Сам лагерфюрер уже снял с тебя мишени штрафника.

— Как?..

— В два часа дня Гесс зашел в обершрайбштубу, и, вызвав Ауфмайера, приказал ему сегодня же перед строем узников блока снять мишени штрафника с гефтлинга 131161, который понравился самому рейхсфюреру. Кроме того, за образцовое поведение и старательность в труде велел выдать узнику буханку хлеба, полкилограмма колбасы и пачку маргарина, Уразумел?

Я, не помня себя от радости, бросился обнимать Жору.

Но Антоныч тут же обрушил на нас ушат холодной воды.

— Не торопитесь радоваться, — сказал он, — Вполне возможно, Ауфмайер попробует сделать Орленка своим холуем. Кроме того, им как «передовым» гефтлингом. может заинтересоваться гестапо и предложить стать их агентом. Будьте готовы ко всему.

Не успели мы попрощаться с Антонычем, как пришел Ауфмайер. По его приказу Пауль выстроил нас и, как положено, отдал рапорт, после чего Ауфмайер обратился к нам с традиционной речью о «дисциплине и порядке».

— Мои труды не пропали даром, — сказал под конец Ауфмайер. — Наш блок признали лучшим в лагере, что побудило меня обратиться к лагерфюреру с ходатайством о поощрении некоторых гефтлингов, разумеется, лучших.

Затем он сказал, что его стараниями пять польских фольксдойче признаны чистокровными арийцами. Отныне они становятся привилегированными гефтлингами. Блокфюрер вынул из кармана блокнот и назвал пять номеров, приказав их обладателям выйти из строя. Вперед вышли пятеро уголовников с зелеными винкелями на груди. Тут же перед строем им разрешено было спороть букву «P». Новоиспеченные арийцы подобострастно благодарили блокфюрера и в его лице лагерфюрера.

Затем Ауфмайер назвал мой номер и приказал выйти из строя.

— За исключительную старательность в работе, дисциплинированность и послушание, — сказал он, — командование лагеря снимает с тебя мишень штрафника и причисляет к привилегированным гефтлингам.

Я поблагодарил Ауфмайера за «отеческую заботу».

Заискивающе улыбаясь, Плюгавый Вацек тут же перед строем отпорол перочинным ножичком спереди и сзади красные мишени штрафника.

Ауфмайер говорил еще несколько минут, после чего пошел с Паулем в блок — он не выносил жары.

Солнце заходило. Тяжелая духота начала понемногу спадать, и тем не менее от накаленных за день каменных блоков и брусчатки несло жаром. Янкельшмока на площадке не было, и узники опустились на землю. Многие дремали в полузабытьи, другие, сбившись в кучи, рассказывали друг другу всевозможные житейские истории, чтобы хоть как-нибудь скоротать время и не думать о голоде. Это были тихие, блаженные минуты, не столь уже частые в нашей жизни. Я, Жора и несколько парней лежали на земле перед блоком, обсуждая события дня. Все радовались, что я избавился от штрафной команды, но вместе с тем высказывали опасения, как бы щедрость эсэсовского начальства не вышла мне боком. В это время на площадке появился Вацек.

— Хундертайнундрайсикхундертайундзехцик! — прогундосил Плюгавый.

Я подбежал к нему. Отрапортовал.

— Иди в комнату блокового, тебя вызывает господин блокфюрер, — прокаркал Плюгавый, поощрительно хлопнув меня по спине.

В коридоре я привел себя в порядок, вытер пыль на ботинках и с замиранием сердца постучал в дверь.

— Герайн!

Ауфмайер был явно навеселе, В комнате больше никого не было. Я отрапортовал, как положено, и замер на месте.

— Ну, доволен? — спросил он.

— Не знаю, как и благодарить вас за вашу доброту, герр блокфюрер.

— Это верно. Я мог бы давно уже отправить тебя на тот свет, могу сделать это и сейчас. Но я человек слова. Пообещал отблагодарить за услугу — сделал. Я умею выполнять обещание. Это мой принцип, мое правило. Порядочность прежде всего.

Я снова поблагодарил Ауфмайера.

— Откуда ты прибыл в Аушвитц?

— Из Мысловицкого лагеря, а перед тем сидел в краковской тюрьме, в Моабитской.

— Да ты заслуженный гефтлинг, со стажем и опытом! Ну что ж, тем лучше. Хорошо и то, что владеешь немецким.

Я опять поблагодарил Ауфмайера, понимая, что все услышанное — всего лишь преамбула.

— Тебя никто не обижает?

— Никто. Я глубоко благодарен вам, герр блокфюрер.

— А теперь открой-ка эту тумбочку и вынь из нее пакет. — Я повиновался. — Там буханка белого хлеба, колбаса и маргарин. Все возьмешь себе, — сказал Ауфмайер, не сводя с меня пристального, изучающего взгляда. — Ты давно был в Моабите?

— В мае прошлого года, герр блокфюрер.

— Тебе случайно не приходилось там слышать о Вилли Шмидте?

— Не только слышать. Я имел счастье сидеть с ним в одной камере, в сто сорок четвертой. Великий гангстер был у нас старостой, — ответил я, чем очень обрадовал Ауфмайера.