Вадим Бойко - После казни

Мы вошли в барак. Часть заключенных сортировала и упаковывала ковры. Несколько человек сидели за отдельными столами с лупами в руках и сортировали драгоценные камни и всевозможные изделия из золота. На нас никто не обратил внимания. Хотя поблизости эсэсовцев не было, работа кипела. Очевидно, здесь была своя система стимулирования и поощрения труда, система, не имеющая ничего общего с лагерной системой террора и морения голодом. Только в самом конце барака, подальше от пыли, два эсэсовца играли в карты, не обращая никакого внимания на то, чем занимались заключенные. На столе у них стояла начатая бутылка и стопки.

У входа слева и справа в кипах, достающих до уровня крыши, лежали дорогие ковры. Потолка в бараке не было. Сам барак был очень длинный, без всяких перегородок.

Вся территория «Канады» представляла собой огромный склад разнообразнейшего имущества и одежды, награбленного эсэсовцами у своих жертв. Сюда же, в этот барак, очевидно, сносили самые ценные вещи. Чего тут только не было: ковры, меха, уникальные гобелены, ценные картины, штабеля шерстяных одеял, груды женских платьев, антикварная посуда, предметы роскоши, сделанные из золота, серебра, слоновой кости, бронзы. Один из столов был завален золотыми часами, браслетами, цепочками, пудреницами, портсигарами, колье, медальонами, диадемами, монетами, очками и пенсне. Там же лежало золотое распятие Иисуса Христа. На голове Христа терновый венец был украшен большим количеством сверкающих драгоценных камней.

За столом сидел старый, белый как лунь человек. Через отворенное окно падали лучи солнца, вызолачивая пыль и ослепительно играя на золоте. Венец на голове Христа переливался всеми цветами радуги, создавая сияющий нимб. Особенно выделялись рубины, они производили впечатление капель крови.

Но вот мы увидели нечто такое, отчего застыла кровь в жилах. Посреди барака высилась огражденная деревянной решеткой громадная гора женских волос, высота которой достигала добрых пяти метров.

В скорбном молчании мы смотрели друг на друга, не в силах вымолвить слова.

Отдельно на стеллажах лежали аккуратно заплетенные и, видно, срезанные «под самый корень» девичьи косы. Прежде чем сжечь свои жертвы, фашисты вынуждали их заплетать косы, чтобы потом иметь меньше мороки.

Возле загородки стояли весы. Два узника паковали волосы в мешки, а третий, ловко орудуя цыганской иглой, зашивал их и цеплял бирку, на которой проставлял вес. Я спросил, для чего эти волосы. Он пугливо оглянулся и сказал:

— Потеряв голову, по волосам не плачут, а тебе лучше бы не спрашивать. Эсэсы не любят любопытных…

Совет был резонным. Мы отошли к двери барака. Тем временем «канадцы», отрывисто перебрасываясь словами, сосредоточенно трудились.

Наконец ударил гонг. «Канадцы» выстроились перед бараком. Мы отошли на левый фланг. Капо Вернер пересчитал всех и доложил подошедшему эсэсовцу. Тот пересчитал еще раз и приказал нам стать в сторону.

К месту общего построения спешили сотни полторы «канадцев», высыпавшие из других бараков. Они стали в общий строй, и вот теперь, когда эсэсовцы снова пересчитали и убедились, что все налицо, нам разрешили стать на левый фланг. Вернер дал команду «садись!», а сам побежал вслед за эсэсовцами, направившимися под навес, где для них уже были накрыты столы. Эсэсовцев собралось не так уж много — десятка два. Во время обеда Вернер выполнял роль официанта-раздатчика. Надев на себя белый халат, он обслуживал эсэсовцев. Пообедав, некоторые ложились тут же на специально поставленные для них в тени раскладушки: отдыхали, не снимая с себя мундиров и оружия. Эсэсовцы вообще никогда не расставались с оружием.

Обслужив эсэсовцев, Вернер вызвал десять заключенных и велел им забрать кессели с оставшейся едой. Начали обедать узники.

Обедали чинно, неторопливо. Каждый ел сколько хотелось. Как это было непохоже на то, что я видел в штрафной команде! На обед дали вкусный овощной суп, макароны с мясом, кофе с молоком… Хлеб был нормальной выпечки, из настоящей муки. Во время обеда нервное напряжение у меня несколько ослабло, но, когда мы после обеда с десятью «канадцами» понесли пустые кессели в вахтштубу, мною снова овладела тоска. Во время этой транспортировки мы с Жорой переложили золотые монеты из кармана в рот. Я молил судьбу, чтоб она и на этот раз отнеслась к нам благосклонно.

В вахтштубе передавали по радио обзор военной обстановки. Обозреватель заверял, что в боях под Курском, Белгородом и Харьковом окончательно измотаны и обескровлены большевистские орды, которые уже никогда не смогут воспрянуть, что у большевиков исчерпаны все резервы и положение их безнадежное… Далее обозреватель болтал о героизме немецких солдат и под конец сказал, что фюрер во избежание лишних жертв принял решение выровнять линию фронта. В связи с этим на отдельных участках немецкие войска отошли на заранее укрепленные позиции. Дальше шел рассказ о некоем фельдфебеле, совершившем головокружительные подвиги в боях под Курском. Мы хорошо знали: когда гитлеровцам на фронтах приходилось туго, геббельсовское радио вещало басни о подвигах какого-нибудь солдата, ефрейтора или фельдфебеля. Рассказ о фельдфебеле был завершен сообщением о том, что гигантские людские резервы России иссякли. Для России битва под Курском была предсмертной агонией, заверял тем временем комментатор. Дозревает плод окончательной победы. Вскоре он сам упадет в наш мешок, подобно спелому яблоку. Великая битва под Курском окончилась неслыханным поражением Красной Армии… Гений фюрера обеспечит окончательную победу над большевизмом.

Команда «Открыть кессели!» вернула меня к действительности. «Канадцы», поставив кессели, вернулись на работы. Мы с Жорой остались одни. Тщательно осмотрев кессели, часовые приказали нам раздеться догола. Снова не обошлось без этого ненавистного «шнель!».

Одежду и обувь нам приказали положить на стол. Эсэсовцы ощупали каждый рубец, зачем-то заставили нас присесть на корточки, но в рот не заглянули. Наконец раздалась команда «Одеться!», «Грузить кессели!».

Солнце пекло немилосердно. Пот заливал глаза, от волнения воздух застрял в легких — не продохнуть! Но я чувствовал себя счастливым. В глазах у Жоры также прыгали веселые искорки.

Говорят, риск — благородное дело. Да, это так, если человек рискует во имя благородной цели. Мне не раз приходилось рисковать в своей жизни. Я прошел гестаповские тюрьмы и лагеря смерти. Меня расстреливали, я выполз из газовой камеры крематория за несколько минут до газации, участвовал в работе подпольных организаций, в восстании узников лагеря смерти «Линц-111», переходил линию фронта, участвовал в боях. Не раз моя жизнь висела на волоске; как каждый узник гитлеровских концлагерей, я сотни раз умирал. Скажу честно, я не был трусом, однако всякий раз, когда решался вопрос о жизни и смерти, я неизменно ощущал жуткий страх…