Жорес Медведев - Из воспоминаний

Из СССР по поводу этого «указа» я писем от своих старых друзей не получал. Неожиданно, причем через американскую дипломатическую почту, пришло письмо от Солженицына. Я был очень обрадован, как и в случае его первого письма в 1964 году. Но на этот раз письмо было совсем другим, безо всякого сочувствия. Я бы умолчал об этом эпизоде, списав его на какую-либо ошибку «информационного обмена». Но Солженицын сам, в своей продолженной недавно литературной автобиографии, упомянул повод для своего письма.

«Затем вскоре стали приходить от Жореса новости удивительные, да прямо по русскоязычным передачам, я же сам в Рождестве-на-Истье прямыми ушами и слушал. То по поводу сцены отобрания у него советского паспорта, ответил корреспонденту по-русски, я слышал его голос, на вопрос о режиме, господствующем в СССР: “У нас не режим, а такое же правительство, как в других странах, и оно правит нами при помощи конституции”. Я у себя в Рождестве заёрзал, обомлел: чудовищно! самое прямое и открытое предательство всех нас!!! То он сравнивал Сахарова с танком, ищущим помощи западных правительств. Тогда вскоре, осенью 1973, я имел оказию отправить ему письмо по “левой” в Лондон и отправил, негодующее. (Признаться, я не знал тогда, а надо бы смягчить на то: у Жореса остался в СССР сын, притом в уголовном лагере.)». [31]

Это письмо меня не столько возмутило, сколько удивило. Во время пребывания в Англии, не только в 1973 году, но и в последующие годы, я ни разу не давал каких-либо интервью на русском языке и не имел контактов ни с русской службой Би-би-си, ни с радиостанцией «Свобода». Интервью, в котором я говорил о Конституции СССР, было случайным интервью на английском языке еще весной радиокорреспонденту Канадского радио, сумевшему пройти в институт (обычно по взаимному согласию с дирекцией ко мне журналистов и фотографов туда не пропускали).

Мой разговор, в котором упоминалась Конституция, был связан с тем, что в разнообразном политическом спектре советских диссидентов я принадлежал по взглядам к группе «законников», которые доказывали, что не мы, диссиденты, а правительство нарушало в СССР нормы собственной конституции. Этим определялся и заголовок моей книги о цензуре и перлюстрации писем в СССР «Тайна переписки охраняется законом». Текст заголовка – это короткая цитата одной из статей Конституции СССР. Сравнение Сахарова с танком– это было из лексики самого Солженицына, который оценивал их отношения в 1973 году как «бой двумя колоннами». Это касалось их совместных действий в августе 1973 года: «Вступая в этот бой, ни он, ни я не могли рассчитывать на западную поддержку большего размаха, чем она была все эти годы… А теперь накал западного сочувствия стал разгораться до температуры непредвиденной… сила западной гневной реакции была неожиданной для всех – и для самого Запада…» [32] и далее в том же духе. Солженицын и в оценке собственной борьбы и борьбы Сахарова всегда был склонен к военным терминам и к преувеличениям в реакции Запада, но только до тех пор, пока сам не оказался за пределами СССР.

В это же время в конце августа 1973 года Солженицын заметил и поверил в совершенно не существовавшую смену политики Запада по отношению к СССР от сближения, детанта, к острейшей конфронтации, причем вопреки политике собственных правительств… «Всё это время высказывались наирезче круги левые и либеральные – всё друзья СССР и наиболее влиятельные в западном общественном мнении, создававшие десятилетиями общий левый крен Запада… в затруднении были правительства Никсона и Брандта, кому стоянием нашим срывалась вся игра. Киссинджер уклонялся и так и сяк… Ватикан, парализованный…, прохранил весь месяц молчание… Папа так и не промолвил ни слова…». [33]

В этом угаре воображаемого «великого сражения» написал Солженицын и Медведеву «по левой» свое письмо, не очень задумываясь о его содержании.

Нужно было просто отстранить его от «сражения», в котором он, собственно говоря, не участвовал, да и не видел его. Его, сражения, в действительности, и не было – вся эта «буря», судя по всему, полыхала лишь в русских передачах по радио: «…мы ушам не верили, переходя от одной станции к другой, ежеутренне и ежевечерне…» Именно по этим русским передачам с Запада Солженицын решил, что после его интервью «…Запад разволновался, разколыхался невиданно, так что можно было поддаться иллюзии, что возрождается свободный дух великого старого континента». [34]

Потом все же Солженицын решил выйти из этого боя: «…надо было экономить время работы, силы, резервы – для боя следующего, уже скорого, более жестокого…». [35]

На письмо Солженицына я ответил по той же «левой» линии, объяснив, без особых церемоний, что голоса моего по русским передачам он слышать не мог, так как не было у меня никаких интервью в связи с лишением гражданства. Впоследствии я узнал, что «левая» диппочта диссидентов в Посольстве США обычно читалась и подвергалась копированию. На каждого известного диссидента и в ЦРУ, и в британских службах безопасности существовали «досье», которые изучались экспертами.

Когда в 1977 году решался вопрос о предоставлении мне разрешения на постоянное проживание в Англии (до этого я получал лишь годовые продления визы), то мне пришлось подвергнуться двум семичасовым допросам в здании британского Министерства обороны. Два пожилых английских контрразведчика, владевших русским языком, тщательно проверяли всю мою биографию.

Они, как было видно, знали не только мои опубликованные работы, но и содержание моей «левой» переписки по американской диппочте. Они также имели перед собой вырезки из эмигрантских газет с критикой братьев Медведевых. Они знали и о том, что мой старший сын остался в СССР в заключении. Знал это, конечно, и Солженицын, я говорил ему об этом несколько раз, и в последний раз при прощании в Жуковке.

Незадолго до мощного «потрясения основ», для которого много лет готовился «Архипелаг ГУЛаг», раздался странный «хлопок» солженицынского «Письма вождям», которое было написано в той же «Борзовке» в конце августа 1973 года. Это письмо удивило не только читателей в СССР или тех, кто слушал зарубежное радио, не только западных журналистов и читателей, но и самих «вождей СССР», – таким образом называл Солженицын всех членов Политбюро. Письмо это было написано в период с 28 по 31 августа 1973 года, датировано 5 сентября 1973 года и в этот же день по приезде писателя в Москву передано на имя Брежнева через окошко Приемной ЦК КПСС на Старой площади. Тогда же, 5 сентября 1973 года, Солженицын по конфиденциальным каналам дал ИМКА-Пресс в Париже и издателям в Нью-Йорке срочную директиву немедленно публиковать «Архипелаг ГУЛаг». По-видимому, эти оба действия были взаимосвязаны и представляли какой-то сложный, заранее продуманньй маневр, замысел которого впоследствии не раскрывался писателем в полном объеме. Результат этого «маневра» оказался противоположным тому, на который рассчитывал Солженицын. Это произошло главным образом потому, что он, по своему обычаю, ни с кем не посоветовался по поводу содержания «Письма» и самой тактики «двойного удара», но в разных и противоположных направлениях.