Жорес Медведев - Из воспоминаний

Каждый из нас должен открыто и ясно излагать свои мысли, искать и распространять информацию и идеи. Будем рады, если у нас появятся единомышленники, но будем максимально терпимы к своим оппонентам, если они ведут честный спор. Ибо только из такого спора может родиться истина.

К сожалению, требования «морально-политического единства», нетерпимости к любому «плюрализму» и инакомыслию исходят сегодня не от одних лишь официальных пропагандистов «развитого» социализма. Эти требования мы слышим не только с трибун Кремлевского дворца съездов или со страниц «Правды». И в среде диссидентов то и дело появляются «непререкаемые авторитеты» или даже «пророки», рукой которых, если верить критику Ф. Светову, водит сам Господь. [106] Именно честный спор никак не могут научиться вести советские диссиденты. В. И. Ленин как-то заявил: «То, что недопустимо между членами единой партии, то допустимо и обязательно между частями расколовшейся партии. Нельзя писать про товарищей по партии таким языком, который систематически сеет в рабочих массах ненависть, отвращение, презрение и т. п. к несогласномыслящим. Можно и должно писать именно таким языком про отколовшуюся организацию». [107]

Этот ошибочный политический совет, сознательно взятый на вооружение советской пропагандой, бессознательно продолжают применять и почти все советские диссиденты. Ибо именно таким языком пишут о своих оппонентах и Солженицын, и Максимов, и Григоренко, и Е. Г. Боннэр-Сахарова. Даже журнал «Поиски» в ответ на мою критику А. Гинзбурга и его методов руководства «Фондом Солженицына» подготовил серию «открытых писем» и «заявлений», написанных в полном соответствии с приведенной выше рекомендацией Ленина. И хотя ни одна из статей в пяти номерах журнала «Поиски» еще не была опубликована за границей, все письма и материалы против меня были немедленно отделены и опубликованы в виде отдельной брошюры радиостанцией «Свобода».

Оказавшись на Западе, многие советские диссиденты продолжают мыслить вполне по-советски и возмущаются в первую очередь плюрализмом западного общества и разнообразием мнений западной печати. Они привыкли к дружным поношениям в свой адрес со стороны советской прессы, но не слышат на Западе в свой адрес столь же дружных аплодисментов.

Корреспондент западногерманского радио Христиан Шмидт встретил не так давно в своей стране семью Владимира Буковского. Среди вопросов, на которые отвечали советские эмигранты, был и такой:

– Что вам больше всего не нравится на Западе?

– У вас нет единства, – ответил, не задумываясь, Буковский.

Неудивительно, что бельгийский социалист Ван хет Реве, один из основателей фонда им. Герцена, воскликнул два года назад, что он не видел еще эмиграции хуже русской. [108]

Впрочем, среди моих друзей сохранилось все же немало таких, которые всегда считали и продолжают считать меня вполне добродетельным человеком. Я заметил, однако, что чем более добродетельным хочет быть тот или иной человек, тем подозрительнее относятся к нему окружающие.

Лет тридцать назад я стал работать учителем в рабочем поселке, возникшем возле одного из уральских приисков, где добывали золото, платину и алмазы. Для того времени это был богатый поселок. Заработки рабочих и служащих были очень высокими, и местный магазин не испытывал недостатка в товарах. И все же наиболее популярным товаром оставалась водка. Я уже не говорю о самодельной «браге», которую делали в каждом доме и выставляли на стол в огромных десятилитровых бутылях на разного рода праздниках и поминках.

Я не употребляю водки и самогона, хотя и не считаю себя трезвенником. Просто моя молодость прошла в Грузии, я привык пить иногда сухое вино, которого на Урале вообще не было. Никто не хотел поверить, однако, что молодой и еще холостой мужчина каким-то образом может обходиться без крепких напитков.

Месяца через четыре меня вызвал «для серьезной беседы» директор школы. Я был озадачен, так как работа у меня шла хорошо.

«Все говорят, – заявил мне директор, – что вы, запершись в своей комнатке, пьете в одиночку много водки. Это нехорошо, это бросает тень на вас как на учителя».

(В нашей школе было еще только двое мужчин-учителей, которые почти ежедневно напивались в поселковом буфете, и порой даже ученикам приходилось отводить их домой, так как уральские зимы очень суровы.)

«Да, это верно, – ответил я директору. – Каждый вечер я выпиваю около литра водки. Я никак не могу избавиться от этой вредной привычки. Но ведь к утру я прихожу на уроки совершенно трезвым, и все это не отражается на качестве моих уроков».

«Нет, Рой Александрович, – сказал директор, – все это как-то плохо, и об этом много говорят уже ваши ученики, а не только их родители. Уж лучше вы пейте водку в рабочей столовой, как это делают другие. Или приходите к нам в гости – попробуете нашей крепкой браги».

Никто, конечно, не застрахован от ошибок. Вполне возможно, что я был несправедлив в критике А. Гинзбурга. Однако полученные мной на этот счет несколько гневных писем так и не рассеяли моих сомнений или заблуждений. К тому же я получил в это же время ряд важных свидетельств, отнюдь не красящих деятельность «Фонда Солженицына», руководимого в прошлом А. Гинзбургом.

Вполне возможно, что я был не прав в оценке творческих возможностей философа и моралиста П. Егидеса, который, как говорят, написал важную теоретическую работу, содержащую полное переосмысление марксизма. Но я не слишком хорошо понял содержание полученных мною тезисов этой работы; ни «логики философии в ее отношении к философии логики», ни «социологии философии в ее отношении к философии социологии», ни «психологии философии в ее отношении к философии психологии». Я не вполне понял и «основной стержень» новой метафилософской системы Егидеса – его «сечение действительности в плоскости либертальность—транслибертальность». Хотя я и окончил в прошлом с отличием философский факультет Ленинградского университета, мне оказалось не по силам понять сущность той более высокой, чем диалектическая – «полилектической» логики, которая позволит, по мнению Егидеса, «ускорить интегративный процесс формирования единой культуры и предотвратит ее имплицитное вытекание из своего другого, уже потенциально заложенного в некоей изначальной данности». Не вполне понял я и то, чем может «метафилософия» П. Егидеса помочь нашему демократическому движению. Охотно готов признать, что все это происходит из-за моей малограмотности.