Наталья Иванова - Борис Пастернак. Времена жизни

Там же, в комментариях, цитируется авторская заметка 1956 года: «Написать памяти погибших и убиенных наподобие ектеньи в панихиде».

Пастернак – написал. А подвигнул его на это другой поэт – Варлам Шаламов.

Мария Игнатьевна Гудзь, сестра жены Шаламова, в своем письме к нему от 8 марта 1954 года она описывает впечатление, которое произвели на ее знакомых его стихи, посвященные «Бор. Леон. Паст.». Под таким посвящением стихов в опубликованных тетрадях Шаламова (вошедших в третий том Собрания сочинений) я не обнаружила, но нашла стихотворение «Поэту» (рядом с «Годами все безоговорочней…», также упоминавшимся М. И. Гудзь в этом письме). По всему смыслу эти стихи, полные одновременно лагерной горечи и энергии ее преодоления, рождены чувством великой благодарности поэту, чьи строки поистине спасли Шаламова: «И я шептал их, как молитвы, их почитал живой водой, и образком, хранящим в битве, и путеводною звездой… Вот потому-то средь притворства и растлевающего зла и сердце все еще не черство, и кровь моя еще тепла».

Потом, уже после смерти Пастернака, Шаламов постепенно утрачивает это горячее чувство. В его записях, письмах, отзывах благодарность сменяется глухим попервоначалу раздражением, раздражение сменяется отчуждением. Он перечеркивает поздние пастернаковские стихи, уничижительно отзывается о романе, а самого Пастернака обвиняет в трусости. И все-таки – тема Пастернака мучает его, не отпускает, звучит признанием: «лучшее, что было в русской поэзии – это поздний Пушкин и ранний Пастернак».

Доклад Н. С. Хрущева «О культе личности и его последствиях», слух о котором мгновенно облетел творческую интеллигенцию, был зачитан вслух миллионам членов партии, произвел оглушающее впечатление и был воспринят писателями как сигнал освобождения.

ХХ съезд и речь Хрущева восприняли таким образом не только советские писатели (в их либеральной части). Так же эти события поняли и в Европе, в частности – в Польше и в Венгрии. Если в СССР начинаются (и даже происходят!) либеральные изменения во власти, то почему не в Венгрии, например? И если СССР так занят сейчас своими внутренними делами… Десталинизация, как полагали и венгерские, и польские товарищи, должна произойти и в странах Восточной и Центральной Европы. И лучшего момента для начала ее осуществления не найти.

В Венгрии интеллектуальным центром, вырабатывавшим идеи развития и освобождения, стала группа философов и писателей – так называемый «кружок Петефи». Его лидером был философ-марксист Дьердь Лукач, проживший около двенадцати лет в эмиграции в СССР. Из «кружка Петефи» исходила энергия дискуссионности, а дискуссия в середине июня 1956 г. о задачах и перспективах марксистской философии стала не только интеллектуальным, но и общественным событием. Можно предположить, что в Венгрии движение, направленное против госбезопасности и «сталинской» партноменклатуры, идущее «снизу», соединилось с идеями «кружка Петефи» и лично Лукача о восстановлении истинного марксизма («сверху»).

А писатели в СССР в то же самое время отмечали изменения «наверху» и стремились использовать новые возможности во благо литературы и для возвращения оклеветанных.

Атмосфера в стране – и соответственно в советской литературе – менялась, превращалась – по воспоминаниям – в весеннюю. Уже и Ахматова называет себя «хрущевкой» («Я из партии Хрущева» – в записях Л. К. Чуковской). Десять лет – тоже дата! – прошло со времени ждановского доклада и Постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград». И вот звучат первые попытки – нет, не отменить постановление (это произойдет только в горбачевскую перестройку, а до тех пор текст постановления будут изучать в школах), но скорректировать его последствия.

Через месяц после хрущевского доклада, 26 марта 1956 года, К. Чуковский, Вс. Иванов, В. Каверин, Л. Кассиль, Эм. Казакевич, Н. Тихонов обращаются с письмом в Президиум ЦК КПСС. В письме говорится, что писатели

Раиса Орлова вспоминала о партийном собрании московских писателей, посвященном итогам ХХ съезда: «Это было собрание, на котором люди один за другим говорили правду». 2 апреля в Союзе писателей СССР посмертно восстановлен И. Бабель, 14 апреля – М. Кольцов. Рождается на сцене первый спектакль театра «Современник» – «Вечно живые». На открытом партсобрании ленинградских писателей обсуждаются вопросы, связанные «с преодолением культа личности» – в обсуждении доклада А. Дымшица выступают О. Берггольц, Е. Катерли, Г. Макогоненко, С. Цимбал. В воздухе пахло «оттепелью»: в апреле 1956 г. «Знамя» публикует вторую часть повести И. Эренбурга, давшей впоследствии название целому периоду.

В «Литературной газете» 8 мая появилась статья «Жизнь и литература», в которой было сказано:

Но процесс шел двойственный. Наряду с признаками освобождения в статье прозвучало официальное одергивание.

На ХХ съезде еще перед докладом Н. С. Хрущева выступил М. Шолохов с резкой критикой А. Фадеева, уподобленного Шолоховым Сталину: «…оказался достаточно властолюбивым генсеком и не захотел считаться в работе с принципом коллегиальности». Шолохов нападал на Фадеева как на генсека и писателя – «в результате мы не имеем ни генсека, ни писателя», «спрашивается: зачем же нам такие руководители нужны?» Шолохову никто не возразил.