Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

Из песни слова не выкинешь.

Ревностно бережем мы славу своих кумиров, не желая знать о них унижающей их правды. Шаляпин великий певец, но человеческий его уровень не дотянулся до его артистических вершин. На товарищеских пирах, когда приходило время деньги доставать, больше «трояка» у него не оказывалось. Себя позволял угощать. Гулять гулял, но всегда на чужие. Горькие слова сорвались у Коровина о друге Феденьке в парижской эмиграции: «Прошло то время, когда милый Федя Шаляпин жил в Гурзуфе по месяцам на моей даче, и Анна Яковлевна расстилалась услужить ему и его большой компании пирожками с визигой. Теперь не то, теперь Федор Иванович за один спектакль получает втрое больше, чем я зарабатываю в год… Как бы милый храбрый Федя не заподозрил меня, что я попрошу у него сто франков взаймы…»

Нужно ли знать о великих людях всю правду? Сомнение — от лукавого, но другая истина — не сотвори себе кумира — от Бога. Из людей безгрешен один Иисус Христос. Театральный секрет долго не удержишь. Еще задолго до репетиций с новыми партнерами, с хором, с оркестром узнал Савва Иванович о поступке Шаляпина.

23 января 1899 года Кюи пишет в ответ на сообщение Мамонтова о постановке «Богемы» «новости» о Шаляпине и о работе над оперой Цезаря Антоновича «Анджело». «Ваше распределение ролей мне кажется великолепным, — радуется композитор. — Талант Черненко я высоко ценю. Жаль мне Шаляпина. Ну, да что делать. Оленина совсем не знаю, но раз он выбран Вами, не сомневаюсь, что это талантливый актер. „Богема“. Бытовые сцены и жанровые представляют винегрет из пестрых фразок, механически смешанных с собою. Лирические сцены приводят каждые пять минут к воплям на высоких нотах с развалом оркестра. На всем лежит печать пошлости и грубости. А все же Пуччини человек талантливый»…

Кюи не видит большой трагедии в уходе из театра Шаляпина, композитор не Савву Ивановича пожалел, а Феденьку…

Но общественность всполошилась.

Станиславский объявил сбор средств на выкуп Шаляпина из плена Большого театра. Деньги собирали, но сам-то Савва Иванович поставил на Шаляпине жирный крест, ни копейки не дат на выкуп. Шаляпин — это Шаляпин, но Частная опера — это Частная опера. Потерю переживет. На шаляпинские роли Мамонтов пригласил Владимира Аполлоновича Лосского.

Стасов ликовал, новые постановки ему очень нравились. Кюи, рецензируя спектакли, указывал, что Московская Частная опера «велика и обильна и порядка в ней много, — до такой степени исполнение ее дружно, обдуманно, твердо, гармонично».

Даже Римский-Корсаков признал: «Оркестр и ансамбль очень удалось подтянуть». Николай Андреевич уже передал театру свою одноактную оперу «Вера Щелога» и вел переговоры о постановке «Царской невесты». Заглавную роль Марфы композитор написал для Забелы-Врубель. Видимо, какая-то кошка все же пробежала между Саввой Ивановичем и Николаем Андреевичем. На одной из репетиций композитор вспылил.

— С Мамонтовым работать невозможно, — заявил он во всеуслышание. — Декорации, картины, красивые тряпки и полное пренебрежение к грамотному исполнению музыки. Опера, господа, — музыка!

Но на сердитое письмо Римского-Корсакова Савва Иванович ответил из Москвы искренне и доброжелательно: «Вы знаете, дорогой Николай Андреевич, что всякий Ваш приезд — праздник для Частной оперы… Зачем же Вы обижаете меня, говоря, что Ваше отсутствие (видимо, присутствие. — В. Б.) на репетициях может быть против моего желания?.. Вы знаете, что Частная опера, к сожалению, не изобилует деятельными и толковыми руководителями, а ведь к искусству всякого приказчика не приставишь. Вы, конечно, видели, что значительную часть активной распорядительной работы мне приходится вести самому. Плохо ли, хорошо ли, но дело двигается и достигает чего-то. В последний сезон в три месяца в Москве в 105 спектаклях перебывало 160 000 слушателей. Это все-таки кое-что. Когда мне указывают на нехватки, на ошибки, не обижаюсь и откровенно признаюсь, что я не безошибочный папа… Конечно, я не бесхарактерный человек и подчас отстаиваю мое мнение, да разве это позорно? За бездарного человека, хоть будь это мой брат или сын, я ломать копий не буду — таков мой девиз в искусстве… Ваши творения я ценю очень высоко…»

Слова эти — от души.

Римский-Корсаков это понял и оценил.

Вспышки интеллектуального гнева обрушивались на Савву Ивановича от самых близких друзей, нежданно, несправедливо. Так Илья Ефимович Репин после долгой разлуки приехал в Москву, был приглашен на «Хованщину», пришел от спектакля в ярость. Наговорил Савве Ивановичу много обидного и уехал со спектакля. Опамятовался только уже в поезде.

«Меня мучает совесть, — писал он на другой день, — что я уехал, не простившись с Вами, да еще наговорил Вам (таких злых) вещей по поводу исполнения „Хованщины“. Это вместо той благодарности, которую я чувствовал к Вам все время, живя у Вас, наслаждаясь, кроме комфорта, и превосходными созданиями искусства, которые я нигде бы никогда не увидел, если бы не попал в Москву теперь, по Вашему понуканию»… И далее следовал чисто репинский поток восторгов и восхвалений: «Я люблю Вас, как всегда любил и бесконечно восхищаюсь Вашей талантливостью и разносторонностью и тем неиссякаемым ключом кипучей жизни, которая меня всегда освежает и восстанавливает, как здоровый душ…»

Ударил в самое сердце, но извинился. И на том спасибо.

Шаляпин за свой поступок переживал. Помчался в Петербург к директору императорских театров Всеволожскому, но тот перешел уже в Эрмитаж, и разговаривать пришлось с новым директором, князем Волконским. Просил помочь Частной опере Мамонтова, просил отпустить обратно в Частную оперу. И Теляковского просил, даже 21 сентября, за два дня до своего дебюта в Большом. Не отпустили… Но восшествие Шаляпина на престол русского оперного искусства состоялось, и заслуга в этом Саввы Ивановича первостатейная.

Коровин, Костенька, тот вовсе о переходе в Императорский театр даже не сообщил, в это время работал в Париже, украшал русские павильоны Всемирной, заключающей XIX век, выставки.

Кого больше всего любил Савва Иванович, те и предали, и его, и его дело. Но само дело шло вперед. Мамонтов решил распрощаться с иностранными помощниками.

Итальянцы Бевиньяни, Эспозито, Труффи, чех Зеленый были хороши для постановок итальянских опер. Короткая работа Рахманинова многому научила Савву Ивановича. Решился заполучить для Частной оперы обязательно русского и обязательно замечательного музыканта. Выбор пал на Ипполитова-Иванова. Михаилу Михайловичу было сорок лет, ученик Римского-Корсакова, профессор Московской консерватории, композитор, написал две оперы, «Руфь» и «Азра», хорошо знал не только русскую, но и грузинскую музыку, музыку Востока.