Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

Репинскую царевну не приняли многие. Один Крамской хвалил без оговорок: «Софья производит впечатление запертой в железную клетку тигрицы, что совершенно отвечает истории… Вы хорошо утерли нос всяким паршивцам».

И все же — щелчок Стасова был для Репина, как удар хлыста по рукам. Отворотил все свои холсты к стене и уехал отходить душою в Чугуев. Семейство же его в начале мая перебралось в Абрамцево, в Яшкин дом.

В 1879 году Мамонтовы прилетели в свое любимое гнездо 23 марта. Весна собиралась быть дружной. Солнце припекало, снега пылали нестерпимым светом. В деревне старики высыпали на завалинки, как воробушки. Избяное дерево теплое, спине опора, по лицу солнышко лучами гуляет, молодит.

Перед Пасхой привезли с Донецкой железной дороги двух девочек, сестер. Их мать раздавил паровоз. Старшей, Дуне, было тринадцать лет, Акулине — десять. Елизавета Григорьевна много занималась девочками, но заболела. Выступил на шее огромный, мучительно-болезненный нарыв. Врачи нарыв вскрыли, но облегчение было коротким. Нарыв принялся снова расти. Пришлось претерпеть еще одну операцию. Вся Светлая неделя прошла для Елизаветы Григорьевны в страданиях и страхах… На Пасху приезжали Поленов с Левицким. Савва Иванович пригласил их на лето, но пожить согласился один Левицкий. После молебна и разговления смотрели рисунки, собранные для первого альбома. У Поленова шли «Переправа», «Охотники», «Болгарская семья», у Репина — «Во время обедни на цвинтари», то есть на погосте, «Тайный доклад у боярина», «В театре». Крамской, кроме «Встречи войск», дал «Этюд головки», «Вечер на даче», Шишкин — «Сосновую рощу», «Ручей», «Этюд». Васнецов тоже исполнил заказ, представил все три рисунка. Куинджи, Владимир Маковский, Ярошенко — по одному, соответственно «Лес», «Дети», «Старый служивый».

Печатать альбом «Рисунков русских художников» Савва Иванович собирался в Москве. Сохранился счет заказа «От фотографов его Императорского Величества Шерер Набгольц и К° Господину Савве Ивановичу Мамонтову.

За тысячу альбомов по 20 фотолитографических рисунков в каждом, всего 20 000 листов, с картоном, печатанием и наклейкою рисунков, за каждую тысячу по 275 руб. По сему счету получено в ноябре 1879 года 1500. Следует нам дополучить 4000».

— Первый наш вклад, Лиза, в дело русского искусства, — сказал Савва Иванович. — Добротный альбом. Я бы такой купил.

— Альбом интересный, — согласился Поленов. — Надо бы вот так же печатать раскрашенные фотографии с картин. Издавать альбомы выставок.

Заговорили о последней Передвижной, седьмой.

— Самоуверенное у вас Правление, — сказал Савва Иванович, — ни одного объявления в Петербурге нет. Я из гостиницы сел на извозчика, приказываю, чтоб вез в Академию наук, на выставку, а кучер с Никольского моста повез к Академии Художеств. «Здесь выставка, здесь, будьте покойны!» А в Академии Художеств, действительно, выставка, только не передвижная — академическая. Осмотрел академиков и уж потом только добрался до вашей.

— Ну и кому пальма первенства? — спросил Поленов.

— Вестимо вам.

— А среди наших?

— Твой «Бабушкин сад» очень хорош.

— Я спрашиваю о значительных картинах.

— У картин Куинджи толпа. «Березовая роща» — уже легенда. «После дождя», «Север» — тоже волшебство. Не знаешь даже, что и ждать от такого мастера. «Преферанс» Васнецова — картина крепкая, милая, а может, и жестокая. Всю жизнь провели эти трогательные старички за картишками. Просадили жизнь. Рассвет за окошком — не для них. Они и не увидят восходящего солнца. Оно им помеха. Им сама жизнь — помеха. В доме и на службе отбывают часы. Наслаждение за зеленым сукном. Нет хода — ходи с бубен… Эпохи картина не делает, но Третьяков, не покупая Васнецова, совершает грех. Крамской выставил три женских портрета.

— Он готовил «Лунную ночь», но дописать не успел, — сказал Поленов.

— Зато успел со своими русалками Константин Маковский.

— Ну а Репин?

— «Софья» — произведение неистовых сил. Жаль, конечно, что Илья дал отталкивающий образ. Но его Софья — воистину сестра Петру.

— На красивом лице — гнев выглядит отвратительно, — сказал Левицкий. — Репин поступил мудро. Он же хитрец.

— Он не писал лица, сколько мог. За неделю до отправки картины вместо лица была серая болванка, — возразил Поленов. — Какая тут может быть хитрость? Хитрят те, кто пишет нравящиеся портреты. Илья — искал! По мне — так и не нашел. Я — противник подобной царевны Софьи, но нельзя однако ж и того не признать, что лик — по ее телесам.

— Выставка, должен я сказать, получилась изумительная, — Савва Иванович посерьезнел. — И твой «Бабушкин сад», Базилио, — это, извини, именно значительная картина. Она как букет цветов из своего сада. Но, послушай, ты стал скрытным. Я ничего не знаю ни о твоих новых картинах, ни о твоих задумках.

— Пишу обычный заросший пруд.

— Все твое обычное — бальзам душе… А как Васнецов?

— Повеселел. Творит необычайное, былинное. Очень интересно по цвету, по самой манере. Москва его возродила.

Мамонтов улыбнулся, и было видно, что он очень доволен. Деньги — не живая вода, но верное средство для отращивания у художников крыльев.

Еще зимой, вернувшись из Петербурга, Савва Иванович заказал Васнецову три большие картины для кабинета Правления Донецкой железной дороги. Заказывая, был верен себе — полное право выбора сюжета оставалось за художником. Разумеется, тема дороги, богатства недр, тема степи должны присутствовать, хотя бы мифологически, но простор фантазии только этим и ограничивался. Крупный аванс избавил Виктора Михайловича от нищеты и от «деревяшек». Он задумал «Трех царевен подземного царства» — любимую свою сказку, «Ковер-самолет», «Битву русских со скифами».

Но все это только затеивалось, время и силы отдавал «Побоищу». Начал было менять колорит картины, развез грязь, испугался. Пришло на ум превратить грязь в птиц. Ошибки тоже идут на пользу, коли вовремя спохватишься.

…Поговорили о Васнецове, о том, что каждый художник до конца дней своих — загадка. Может в любой день и час преобразиться, воссиять, обрести изумительные высоты, может рухнуть со своей горы, совершенно иссякнуть.

— Христос воскресе! Христос воскресе, господа! Господь с нами, и на лице Его улыбка! — загорелся какой-то идеей Савва Иванович. — Нет, не пугайтесь! Никуда вас не потащу, ни в какие игрища вовлекать не собираюсь. Давайте возмечтаем. Не помечтаем, а именно — возмечтаем! Откроем друг другу свою потаенную вершину, которая далеко, но которую мы все-таки различаем в тумане будущего.

Левицкий поднял руку:

— Я — первый скажу. Моя мечта не хватает очень высоко. Я бы желал всей душой исполнить то, что мне даровано. О великой славе я никогда не мечтал и не желаю даже такой славы. Однако ж пусть то, что есть «я», то, что во мне, — станет для всех и, сколько возможно, украсит жизнь.