Борис Ефимов - Десять десятилетий

— Нет, нет, — поспешил сказать я. — Зачем что-нибудь другое? По-моему, это очень здорово. Разрешите, я так и нарисую.

— Что ж, хорошо, — сказал Жданов. — Я так и доложу товарищу Сталину.

— Позвольте, Андрей Александрович, только один вопрос. Когда нужен этот рисунок?

— Когда? — Жданов на секунду задумался. — Ну, мы вас не торопим, но и особенно задерживать не надо. Всего хорошего.

Сотрудник охраны проводил меня до машины, неся за мной обе пачки книг, и я уехал домой, уже по дороге размышляя над этой туманной формулировкой: «Не торопим, но и не задерживайте…»

«Если я сделаю рисунок через день-два, — думал я, — могут сказать: «Поторопился. Небрежно отнесся к заданию товарища Сталина. Схалтурил». Это опасно. А если через четыре-пять дней, могут сказать: «Затянул. Не понял оперативности задания товарища Сталина. Предпочел другие дела». Это еще опаснее…»

Как всегда в подобных ситуациях, я избрал «золотую середину». Завтра утром, решил я, засяду за большой эскиз карандашом на полный лист ватмана. На это уйдет весь день. Послезавтра буду переводить эскиз в тушь, додумывать и дорисовывать детали. Это тоже займет весь день. А на следующий день позвоню в секретариат Жданова, что можно посылать за рисунком. Как раз и получится — не поторопился и не задержал….

Так я и поступил. С утра засел за эскиз. Нарисовал и Эйзенхауэра на джипе во главе армады танков, орудий и самолетов. И рядом «простого американца». Потом задумался, как изобразить посмешнее мифическую «русскую опасность» («Надо бить смехом…») и нарисовал стоящего возле своей юрты эскимоса, с крайним удивлением взирающего на приближающееся грозное воинство. Рядом с ним — крохотный эскимосик, держащий в руке популярное в ту пору эскимо — шоколадное мороженое на палочке. С тем же удивлением смотрят на Эйзенхауэра и его армию два медвежонка, олень, выглядывающий из полыньи морж и даже… пингвин, которые, как известно, в Арктике не водятся, но которого я нарисовал, чтобы подчеркнуть нелепость «русской опасности». Закончив все это, я сладко потянулся, полагая, что на сегодня с меня хватит, можно отдохнуть и пообедать. В этот момент зазвонил телефон.

— Это товарищ Ефимов? Ждите у телефона. С вами будет говорить товарищ Сталин.

Я непроизвольно встал. После довольно продолжительной паузы и легкого покашливания в трубке послышался глуховатый голос, который я слышал не раз:

— С вами вчера говорил товарищ Жданов об одной сатире. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Понимаю, товарищ Сталин.

— Вы там изображаете одну персону. Вы понимаете, о ком я говорю?

— Понимаю, товарищ Сталин.

— Так вот, надо изобразить эту личность так, чтобы она была, как говорится, вооружена до зубов. Пушки там всякие, танки, самолеты. Вам понятно?

На какую-то долю секунды в дальних извилинах мозга мелькнула озорная, бредовая мысль: а что, если я скажу — а я так уже и нарисовал, товарищ Сталин. Дескать, сам догадался… Но, вслух я, разумеется, ответил:

— Понятно, товарищ Сталин.

— Когда мы можем получить эту штуку?

— Мне говорил товарищ Жданов, чтобы я не торо…

— Мы хотели бы получить это сегодня. К шести часам.

— Хорошо, товарищ Сталин.

Сталин положил трубку, а я взглянул на часы. Они показывали половину четвертого. Мне предстояло за два с половиной часа выполнить работу целого дня. У меня было состояние шахматиста в жесточайшем цейтноте, когда дорога каждая секунда, когда нет времени для размышления и выбора вариантов, а надо мгновенно делать единственно верные и точные ходы. Но у шахматиста в случае неудачи остается возможность отыграться в следующей партии. А у меня?.. Сталин не прощал, если не выполнялись его указания. Он наверняка поручил бы Берии разобраться в причинах. А Берии понадобилось бы не больше сорока минут, чтобы выбить у меня показания и признание, что я сорвал оперативное задание товарища Сталина по указанию американской разведки, на которую давно работал вместе с братом…

Я не знаю, каким чудом я успел к шести часам закончить рисунок и вручить его приехавшему фельдъегерю… Я успел даже составить текст под рисунком:

РЯДОВОЙ АМЕРИКАНЕЦ: В чем дело, генерал? К чему такая бурная активность в этом мирном районе?

ЭЙЗЕНХАУЭР: Как? Неужели вы не видите, какие здесь сосредоточены опасные силы противника? Один из противников уже замахнулся на нас гранатой!

(Под «замахнувшимся гранатой противником» я, разумеется, имел в виду эскимосика с эскимо.)

Следующий день прошел без всяких событий, а на другой — раздался телефонный звонок: «Товарищ Жданов просит вас приехать в ЦК к часу дня».

Я погрузился в размышления:

«Зачем меня могут вызывать? Ведь если рисунок не понравился, то в лучшем случае меня бы известили об этом через секретаря, а скорее всего просто передали бы эту тему другому художнику, тем же Кукрыниксам. А если карикатура получила одобрение, то вряд ли сам Жданов счел нужным мне об этом сообщить. Единственное объяснение — речь идет о каких-то поправках. Но каких? Первое предположение — Сталин нашел, что Эйзенхауэр на рисунке не похож. Или, может быть, не похоже северное сияние, на фоне которого я изобразил юрту и эскимосов? Ведь Сталин имел возможность наблюдать его в туруханской ссылке. Но я старательно перерисовал это сияние из энциклопедии. В чем же дело?»

В приемной перед кабинетом Жданова сидели десятки людей.

«Ну, до меня не скоро дойдет очередь», — подумал я.

Но когда из кабинета Жданова вышел через несколько минут увешанный орденами генерал, сидевший за большим письменным столом в приемной помощник, сняв трубку внутреннего телефона и ответив: «Да, здесь», пригласил меня вне всякой очереди в кабинет.

Жданов сидел не за монументальным письменным столом в глубине огромного кабинета, а на торце длиннющего стола заседаний, стоявшего перпендикулярно к письменному, и любезно поднялся мне навстречу. Приветливо взяв за плечи, он подвел меня к длинному столу, на котором я увидел свой рисунок.

— Ну вот, — сказал Жданов. — Рассмотрели и обсудили. Есть некоторые поправки. Все они сделаны рукой товарища Сталина.

Произнеся эти слова, он многозначительно на меня взглянул. Я, как и следовало, почтительно склонил голову и развел руками. Потом, внимательно взглянув на рисунок, сказал:

— Андрей Александрович. Мне кажется, что поправки — главным образом, по тексту. А по рисунку, как будто…

— Да, да. По рисунку все в порядке. Правда, некоторые члены Политбюро говорили, что у Эйзенхауэра слишком акцентирован зад, но товарищ Сталин не придал этому значения. Нет, против рисунка нет возражений. Но товарищ Сталин, вы видите, внес в рисунок уточнения, написал — «Северный полюс», «Аляска», «Канада», чтобы было ясно, что речь идет именно об Арктике.