Борис Ефимов - Десять десятилетий

— Что это вы замолчали, товарищ Кольцов? В чем дело? Что вы смотрите на товарища Ежова? Вы не бойтесь товарища Ежова. Рассказывайте все, как есть.

— Я вовсе не боюсь Николая Ивановича, — ответил Кольцов. — Я только обдумывал, как наиболее точно и обстоятельно ответить на ваш вопрос.

Сталин еще раз пристально на него посмотрел, помолчал и сказал:

— Хорошо. Отвечайте не торопясь.

Вопросы и ответы заняли более трех часов. Дальнейшую сцену я уже описывал.

Известно, что Сталин имел обыкновение решать судьбу человека, когда тот после разговора с Хозяином уходил и он смотрел ему вслед. Наверно, так было и в данном случае — Кольцов был им обречен. Но намек на самоубийство, как понял Хозяин, Кольцов, видимо, не воспринял.

«Что ж, — вероятно, решил Сталин, — пусть еще поработает. Пусть займется подготовкой Второго конгресса писателей в Испании. Никуда он не денется…»

Донос Андре Марти уже лежал в столе у Сталина. Вот его содержание:

«Мне уже приходилось и раньше, товарищ Сталин, обращать Ваше внимание на те сферы деятельности Кольцова, которые вовсе не являются прерогативой корреспондента, но самочинно узурпированы им. Его вмешательство в военные дела, его спекуляция своим положением как представителя Москвы, безусловно, наносят вред общему делу и сами по себе достойны осуждения. Но в данный момент я хотел бы обратить Ваше внимание на более серьезные обстоятельства, которые, надеюсь, и Вы, товарищ Сталин, расцените, как граничащие с преступлением:

1. Кольцов вместе со своим неизменным спутником Мальро вошел в контакт с местной троцкистской организацией ПОУМ. Если учесть давние симпатии Кольцова к Троцкому, эти контакты не носят случайный характер.

2. Так называемая «гражданская жена» Кольцова Мария Остен (Грессгенер) несомненно является засекреченным агентом германской разведки. Убежден, что многие провалы в военном противоборстве — следствие ее шпионской деятельности…»

Этот донос продолжал лежать в столе у Сталина до поры до времени.

Кольцов вернулся в Испанию. Теперь путь туда стаи гораздо сложнее и опаснее, чем год назад. Кольцову предстоял сначала перелет из Франции через линию фронта в осажденный мятежниками Бильбао, а оттуда снова через линию фронта в Валенсию, где ему предстояло заняться Вторым международным конгрессом писателей.

…Фашисты непрерывно штурмуют Бильбао. И задолго до Великой Отечественной войны Кольцову, первому из советских журналистов-фронтовиков, доводится испытать на себе фашистскую бомбежку.

«Испанский дневник», 6 июня:

«Мы миновали отрезок готовых и пока безлюдных блиндажей и пошли через лужок к передовой линии окопов. В эту минуту над нами появились «юнкерсы». Немного, четыре штуки. Их привлекли белые пятна развороченной земли на лужку. Отсюда брали песок для подсыпки в блиндаже. Летчики заподозрили здесь укрепления. Мы бросились на землю.

— Жаль, не успели мы перебежать эту поляну, — сказал Базилио. — Ладно, шут с ними, переждем. Пусть бомбят по пустому месту, порча материала как-никак.

— Место не совсем пустое.

— О присутствующих не говорят.

Грохот был отчаянный. Бомбы падали и рвались пучками по две, по три. Лужок вздыбился песком и пламенем. Наш край не задело. Самолеты стали уходить. Подождав, пока туча земли и дыма начала оседать, мы встали для перебежки.

— Стой! — крикнул Базилио. — Ложись! Сзади идут новые.

Это была следующая смена. Она шла по пятам за первой, и бомбы направила сюда же, прямо в дым, оседающий от первой очереди. Взрывы раздирали уши. Это было уж чересчур близко от нас. Мы лежали очень скромно, укрытые только теорией вероятностей».

Дней через десять Кольцов уже в Валенсии, где с головой окунается в дела и заботы Второго международного конгресса писателей…

…Определение М. Горьким карикатуры как «социально значительного и полезнейшего искусства» целиком и полностью отвечало тому значению, художественному уровню и отношению к этому искусству, которые существовали в нашей стране на протяжении почти всего этого века. Только с начала 90-х годов куда-то пропали и художественный уровень карикатуры, и ее социальная значительность, и, как следствие, уважительное к ней отношение.

То, что ныне появляется в печати под названием карикатуры, находится далеко за пределами этого искусства. Это большей частью — бездарные, примитивные и безграмотные поделки, не имеющие ничего общего с подлинной художественной карикатурой. И до чего это обидно, если оглянуться на славный и почетный творческий путь нашей сатирической графики, даже если не залезать глубоко в историю, а вспомнить хотя бы замечательные, яркие, меткие карикатуры 1905–1907 годов, вспомнить великолепную плеяду карикатуристов журнала «Сатирикон»: Николая Ремизова (Ре-ми), Алексея Радакова, Владимира Лебедева, Николая Радлова и целый ряд других замечательных художников-карикатуристов.

Вспомним сатирические плакаты гражданской войны Дмитрия Моора (Орлова), Виктора Дени (Денисова), Михаила Черемных. Вспомним знаменитые «Окна РОСТА» Владимира Маяковского и того же Черемных. Эти «Окна» возродились как «Окна ТАСС» в дни Великой Отечественной войны. И в те же грозные годы произошел подлинный расцвет боевой политической карикатуры в центральной и фронтовой печати. Политическая карикатура оставалась на своем посту на страницах «Правды», «Известий», «Красной звезды», «Труда», других органов печати, не позволяя себе снижать уровень своего художественного и сатирического качества и во все годы «холодной войны».

И любопытнейшая вещь! В интересе к карикатуре, я позволю себе сказать, в любви к этому веселому, умному, причудливому и… серьезному искусству сошлись и широкие круги читателей, и весьма высокие политические деятели.

Сотни и тысячи читательских писем занимают объемистые папки в моем архиве. И прежде всего я свято храню письма фронтовиков, полученные в суровые дни войны и являющиеся для меня самым неопровержимым и ценным доказательством, что веселый рисунок, меткая насмешка над врагом не менее нужны бойцу, чем боевые припасы, продпаек, а может быть, и «наркомовские сто грамм». Беру наугад одно из писем:

«Дорогой тов. Ефимов! Рисуйте побольше! Ваши карикатуры не только смешат, но усиливают ненависть и презрение к врагу. Бейте еще крепче фашистскую мразь оружием сатиры. Рисуйте их, чертей, еще смешливее! А мы будем веселее нажимать на спусковой крючок, еще лучше и прицельнее сбивать воздушных пиратов, сильнее драться и уничтожать проклятых гитлеровцев, приближать тот день, когда на немецкой елке увидим повешенными главарей гитлеровской Германии. С приветом и добрыми пожеланиями фронтовики Леонтьев, Евсеев, Телешов, Воробьев и др. П.П. 18868».