Борис Ефимов - Десять десятилетий

Первое чувство и первая мысль при известии о вторжении гитлеровских войск были: ну, вот и началось… Пришло то, что висело дамокловым мечом, чего ожидали и во что не хотели верить, но к чему, казалось, были готовы, распевая такие песни, как «Если завтра война»… Вот он — последний и решительный бой с фашизмом, первые отдаленные раскаты которого три года назад донеслись из Испании.

К моменту нападения на Советский Союз Гитлер завладел почти всей Европой. От пяти до двадцати дней понадобилось ему, чтобы разгромить такие государства, как Польша, Норвегия, Дания, Бельгия, Голландия, Югославия, Греция. В течение тридцати пяти дней была сокрушена одна из великих мировых держав — Франция. Прекрасный Париж, остававшийся недосягаемым для германских армий в течение четырех лет Первой мировой войны, капитулировал. Кровавый фашистский флаг с черной свастикой поднялся над Эйфелевой башней.

«Но то, — думалось нам, — совсем другое дело. Советский Союз — не Польша, не Югославия, не Франция. У нас не может быть того, что случилось там. Если Гитлер, опьяненный легкими победами в Европе, рискнет броситься на нас, то быстро почувствует, с кем имеет дело!»

Мы не сразу осознали и поняли масштабы обрушившейся катастрофы. После речи Молотова (между прочим, никто не понимал, почему не выступил Сталин) многим казалось, что «вероломное» нападение фашистов (впервые после пакта «Молотов — Риббентроп» мы услышали это слово) будет немедленно и достойно наказано. Помню, как на другой же день распространились слухи, что Красная армия перешла в контрнаступление и уже вторглась на территорию Германии. Но прошел другой день, третий, и стала очевидной грозная действительность. Выразительно и воспоминание Н. Хрущева о создавшихся настроениях: «…К нам в штаб зашел вернувшийся с передовых позиций генерал Вашугин. Был он в очень тяжелом, растерянном состоянии. «Все погибло. Все идет как во Франции. Конец всему. Я застрелюсь», — сказал он. Я его остановил: «Что вы, безумец, опомнитесь!» Но не успел я ничего сделать, как он выхватил пистолет и застрелился тут же рядом со мной, на моих глазах».

Стальные клинья немецких дивизий неудержимо врезались в пространство нашей страны. Немцы вошли в Новгород, в Минск, подходили к Киеву, наступали на Донбасс. Советские войска продолжали отступать, многие армии попадали в окружение. Было совсем не до смеха, но советские художники-сатирики свою обязанность добросовестно выполняли: на другой день войны уже появился плакат Кукрыниксов «Беспощадно разгромим и уничтожим врага!», на котором могучий красноармеец штыком протыкал Гитлера, вероломно рвущего мирный договор с СССР, а еще через день вышел номер «Огонька» с моим большим рисунком, на котором мощный советский воин в броне русского богатыря замахивается мечом на свинообразного Гитлера в рогатом тевтонском шлеме и с окровавленным кинжалом в руке.

Однако задачи карикатуристов становились с каждым днем все труднее и сложнее — было, повторяю, совсем не до смеха, хотя именно в эти дни смех, улыбка, меткая шутка были необходимы, как никогда. Раздавались, правда, голоса, что совсем не время для смешных карикатур, а необходимы суровые, патетические плакаты, призывающие к отпору, к стойкости, мужеству, к возмездию фашистам за их злодеяния. Но наша агитация не отказалась от столь незаменимого оружия, как смех. И в этом вопросе сказали свое решающее слово те, кто имел на это самое неоспоримое право — фронтовики. Они высказывали такое свое мнение в письмах и откликах на печатавшиеся в газетах и журналах карикатуры, в частности — мои.

…Всех удивляло и тревожило молчание Сталина. Он выступил наконец по радио на двенадцатый день войны. Был он, по-видимому, не совсем здоров, говорил как-то невнятно, часто пил воду. Страшно было слышать, как мелкой дрожью стучал графин о край стакана. Сталин начал свою речь с необычного для него, подкупающе теплого обращения:

— Братья и сестры… К вам обращаюсь я, друзья мои!

Настроение «Вождя и Учителя» нетрудно себе представить — это был подлинный шок. Даже если не принимать всерьез версию, что Сталин задумывал превентивную войну, планировал года через полтора разгромить гитлеровскую Германию и фактически подчинить своему влиянию всю Европу, то, во всяком случае, его должна была грызть лютая досада, что «вероломный» Гитлер его перехитрил и упредил своим нападением.

Хозяин выступал, повторяю, невнятно и маловыразительно, отдельные слова пропадали, фразы сливались. И любопытно, что когда эту же речь пару часов спустя прочел по радио диктор Юрий Левитан, то она зазвучала бодрым, внушающим веру в победу призывом и сильно подняла настроение. Но несгибаемая воля и феноменальное упорство Сталина взяли свое — железной рукой со свойственными ему решительностью и беспощадностью принялся он за управление государством и военными действиями. При этом он великолепно умел все неудачи, ошибки и просчеты сваливать на других, при поражениях и огромных потерях оставаясь в тени и находя тщательно выбранных «козлов отпущения». Никто не смел и заикнуться, что одной из основных причин военных неудач явилось преступное, ничем не оправданное уничтожение более половины командного состава Красной армии, когда расстреляли около 45 тысяч опытных боевых командиров. Почему и зачем это было сделано? Тут сказалась, видимо, патологическая подозрительность Сталина, считавшего, что старые армейские кадры, воевавшие в Гражданскую войну под верховным руководством Троцкого, насквозь заражены троцкизмом и представляют собой угрозу для его, Сталина, власти. По той же причине были расстреляны перед войной талантливые полководцы Гражданской войны Тухачевский, Якир, Уборевич, Эйдеман, Блюхер и другие. Проверенные, опытные кадры были заменены молодыми, незрелыми, недостаточно опытными офицерами. Теперь на этих храбрых, но еще необстрелянных командиров Сталин возлагал вину за неудачи на фронте. А против них воевала сильнейшая, великолепно вооруженная немецкая армия, закаленная двухлетней войной в Европе и сохранившая к тому же опыт Первой мировой войны у всего командного состава. Людские резервы своей страны Сталин, несомненно, считал неисчерпаемыми и, видимо, по этой причине для него ни малейшего значения не имели отдельные человеческие жизни. Его жестокость и беспощадность в этом плане поистине непостижимы. Даже по отношению к близким людям. Своего собственного старшего сына Якова Джугашвили, в первые же месяцы войны попавшего в плен к немцам, он преспокойно оставил в руках гитлеровских палачей, хотя ему предлагали обменять его на пленного немецкого генерала. При этом ни в чем неповинную жену Якова, свою сноху, Сталин дал указание, согласно положению о военнопленных, посадить в тюрьму. Кстати, надо думать, что за всю мировую историю всяческих войн, в которых, бывало, брали людей в плен, никто и нигде не додумался, что попавших в плен при тех или иных обстоятельствах и часто не по их вине, следует считать изменниками и предателями. А вот наш Верховный — додумался. И сотни тысяч советских солдат, угодивших по вине бездарных или неопытных командующих в окружение, а потом — в гитлеровские лагеря для военнопленных, после того, как они были оттуда освобождены Красной армией, прямиком и немедленно попадали в лагеря изменников Родины, откуда уже не всегда выходили.