Эрнст Саломон - Вне закона

— Молчать! — полицейский по левую руку грубо прерывает меня. Мы прибываем на вокзал, мы протискиваемся через заграждение. Там уже стоит поезд. Летает много чаек, быстрые, белые, порхающие тени, между путями. Пассажиры кормят птиц. Когда они видят меня, они прекращают делать это. Я влезаю в мрачный сборный вагон. Я протискиваюсь в свою нишу и встаю на скамью. Через некоторое время приходит мужчина, который сопроводил меня с собакой, и приносит горбушку хлеба и замотанный в бумагу кусок сала. Начальник полицейского конвоя поезда приносит мне порцию горячего, слабого кофе. Поезд едет.

Когда мои колени бьются о деревянную стенку, в это время я откусываю куски сала и глотаю их. В соседней камере кто-то напевает песню. Когда поезд останавливается, я слышу, как заключенные беседуют через щели окон. Изматывающе жарко. Солнце мерцает на полях. Мне кажется, будто я никогда еще не видел так много солнца. — Станция Заган, — кричат снаружи кондукторы. Вдруг грохот во всех камерах.

— Милашка, милашка, — сладким тоном говорит арестант в соседней камере. Я напряженно смотрю на платформу. Там идут полицейские и ведут между собой девушку, в грубой коричневой юбке и шали, заключенную. У девушки маленькие вьющиеся локоны у ушей, она бросает молниеносно взгляд на мое окно, улыбается и проходит. Вслед за тем я слышу шум в проходе. Заключенные разговаривают громко и уверенно. — Кукла, — кричит один, позади, в последних камерах звучит хихиканье.

— Шикарная девочка, — громко говорит мой сосед. Поезд медленно пыхтит, и вагон сильно трясется.

На какой-то маленькой станции, посреди леса, мы остаемся и стоим. По-видимому, вагон отцепили. Я вижу только куст плотно перед моим окном и штабель стволов деревьев, с которых стекает жесткая смола. Оглушительный, душный аромат доносится из истекающего кровью леса. Моя рубашка клеится от пота, я снимаю пиджак и жилет. Сосед стучит в стенку. — Откуда тебя везут? — спрашивает он у окна. Я отвечаю. Его везут из тюрьмы в Гёрлице в Кассель на судебный процесс. Он отсидел уже три года, и ему осталось еще четыре, не считая того, что он должен ожидать в Касселе. Я называю ему свое имя и спрашиваю о товарище, который тоже должен сидеть в Гёрлице. Да, был такой человек, работал в тюремной библиотеке. Я взволнованно спрашиваю о подробностях. Жара становится невыносимой. Я снимаю рубашку и сижу теперь с голым торсом. Охранников наша беседа не беспокоит. Мой сосед громко спрашивает, что там с куклой.

— Два года за лжесвидетельство.

— Привет, милашка!

— Привет!

У девушки звонкий голос. Она смеется. Ей скоро домой. Ее вызвали свидетельницей в Галле. Арестанты шумят, жалуются на жару, смеются над девушкой, которая всегда бодро дает ответы. Мы стоим уже четыре часа. Постепенно вагон замолкает.

Наконец, движение продолжается. Большой лес и широкие площади полей и пустошей, между ними маленькие деревни, прижатых небом к земле. В Котбусе я слышу, как в проходе открываются двери. Я быстро одеваюсь. Тяжелые шаги и дребезжание ключей. Охранник открывает мою дверь, он спрашивает: — Как вас зовут? Я называю имя. Он говорит: — Следуйте за мной. Мое тело онемело, я вылезаю из вагона. Снаружи другие уже построились в две шеренги, только девушка стоит одна сзади. На некоторых штатское платье, поношенные, чисто отглаженные брюки, на некоторых коричневые робы, как на мне. Я единственный среди всех, на которого надевают наручники. — О, это, пожалуй, опасный? — слышу я, как говорит девушка. Я поворачиваюсь к ней и смеюсь. — Очень опасный, — говорю я, — тройное умышленное убийство на почве страсти! Девушка немного отходит назад, потом энергично говорит: — Я не верю.

Она рассматривает меня и спрашивает: — Ты, наверное, политический? Конвоир оттаскивает меня. Мы переходим через несколько путей и идем вдоль ждущего поезда. Сразу же заполняются окна купе.

— Бросьте дурачиться! — говорит охранник шагающему за мной арестанту. Мы приходим к новому сборному вагону. Я вхожу первым и осматриваюсь наверху в поисках девушки. — Хайль, Москва! — внезапно кричит она. Охранник толкает меня и втискивает в камеру.

В новой камере все стены плотно исписаны каракулями. Имя на имени, написанные карандашом или выцарапанные каким-нубидь острым предметом. За некоторыми именами стоит свастика или советская звезда. Я читаю внимательно. Я вожу указательным пальцем по одной строке за другой. И там стоит имя Йорга. Никакого сомнения, это его почерк. Огромная радость охватывает меня. Я отрываю пуговицу от брюк и тщательно царапаю ею как раз под именем Йорга свое имя. Я задумываюсь, нужно ли мне изобразить еще какой-нибудь символ. Наконец, я прибавляю дату.

Монотонность поездки не прерывается. Внезапно все время оживает. Я сижу на скамье и держу покрасневшие и воспалившиеся от беспрерывного выглядывания глаза закрытыми. Я сижу так час за часом.

Уже темно. Мы ехали долго. Все еще звучат обрывки разговоров от камеры к камере. Мы въезжаем, по-видимому, на большой вокзал.

Входит охранник и спрашивает: — Как вас зовут? Я называю свое имя. Он говорит: — Следуйте за мной. Как мне все это до чертиков надоело. Снаружи ждут полицейские. Полицейские всюду одинаковы. Они говорят одно и то же, у них одна и та же интонация в голосе и тот же самый поворот запястья, когда они надевают на меня наручники. Мы идем через кишащий людьми вокзал. И вокзалы всюду одинаковы и люди. Зеленая машина ждет перед порталом. Мы входим, девушка сидит отдельно. Я медленно жую свое сало. Мы едем с грохотом, слышим только дальние шумы, звонки трамвайных вагонов и автомобильные клаксоны, которые звучат для нас странно таинственно. В темном дворе нас выгружают и быстро обыскивают в поисках запрещенных вещей. Затем мы входим в большую камеру, в скудном свете которой стоит ряд низких походных кроватей, без наволочек, и с соломенными тюфяками, с множеством маленьких пятнышек крови на них. В углу стоит высокий жестяной чан, который невыразимо воняет. Нас шестеро, некоторых я узнаю по голосу. Один очень вежливо представляется мне, это тот самый мой сосед, который должен ехать в Кассель. Он говорит, что он фабрикант уксуса. Скоро выясняется, что его фабрика состоит из одного подвала на севере Берлина, в котором этот фабрикант вместе со своим братом варит уксус. Он развлекает все общество, которое лежит на кроватях и проклинает клопов, выползающих из всех складок соломенных тюфяков. Они говорят о прокурорах, тюремщиках и женщинах. Тема женщин неистощима. Один рассказывает разные непристойности хриплым, слизким голосом. Это звучит так, как будто у него с уголков рта капает слюна. Наконец, уксусный фабрикант говорит: — Ну все, хватит уже этого свинства.