Игорь Домарадский - Перевёртыш

Почти с самого начала, я начал проводить совещания по проблемам молекулярной генетики. Первые из них прошли в Пущино у Скрябина и носили полузакрытый характер. Особенно запомнилось сентябрьское совещание 1974 года, прошедшее в бесконечных спорах по проблемам генетического переноса, на котором присутствовали очень интересные люди (С. Е. Бреслер, А. С. Кривиский, Д. М. Гольдфарб, А. А. Прозоров, Т. И. Тихоненко, В. Н. Рыбчин Р. Б. Хесин и др.) К счастью, все материалы, записанные на пленку, мне удалось издать, хотя и с грифом "для служебного пользования". Фактическим организатором совещаний был я, составляя даже перечень вопросов для дискуссий, однако по режимным соображениям они проводились под эгидой АН и председательством академика Баева. Мое положение опять-таки оказывалось весьма двусмысленным.

В 1974 году, после выхода открытого Постановления по молекулярной биологии, через Междуведомственный совет при Овчинникове, несмотря на возражения Алиханяна и некоторых других, мне удалось добиться утверждения союзной программы "Плазмида", которая просуществовала 14 лет! Начиная с 1978 года, я проводил совещания по этой программе в разных городах (в Киеве, Тарту, Таллине, Краснодаре, Саратове, Пущино), каждый раз умудряясь к их началу издавать материалы (не удалось это сделать только один раз в Саратове в 1983 году; на экзаменах в мединститут, на базе которого должно было проходить совещание, провалилась дочь цензора!). Совещание в 1982 году в Таллине было проведено даже с участием ряда видных зарубежных учёных. После этого, широко известный биохимик и бактериолог И. Гунзалус предложил мне принять участие в работе международного симпозиума по молекулярной генетике в США в качестве одного из сопредседателей и докладчика. Поездка должна была состояться за счёт организаторов симпозиума. Однако попасть на него я не смог из-за режимных препон, о которых уже говорилось. Пришлось снова срочно "заболеть".

Несмотря на оппозицию со стороны ВНИИгенетики и даже АН СССР, имевших собственные научные советы и проблемные комиссии, совещания собирали много участников и ряду из них помогли защитить диссертации (ведь тогда, как я уже отмечал, публикации составляли проблему, а без них нельзя было защититься). К сожалению, в последующем проводить совещания становилось все труднее и с 1987 года они прекратились. Все же еще одно мне удалось организовать в 1990 году в Нальчике, но уже при помощи академика АМН СССР А. Г. Скавронской из ИЭМ им. Н. Ф. Гамалеи.

Иногда мне кажется, что по изданным за эти годы сборникам можно проследить развитие в нашей стране многих аспектов молекулярной генетики микробов. Конечно, если бы это была настоящая программа, т. е. на неё отпускались бы деньги, которые для подобных целей у Овчинникова имелись, то эффективность работ была бы гораздо большей. А в общем получалось так, что управлять исследованиями было не на что и приходилось лишь анализировать или обобщать то, что отдельным энтузиастам удавалось сделать вдалеке от больших научных центров на скудные средства, выделявшиеся из бюджета вузов или маленьких НИИ. Да и участниками во многом были сотрудники институтов глубокой периферии. Для них эти совещания были единственной возможностью встретиться друг с другом и поговорить.

Примерно в 1976 году по моей просьбе В. Д. Беляев обратился в "инстанции" за разрешением работать и проводить генетические исследования во ВНИИсинтезбелке с вакцинным штаммом чумного микроба, что вообще-то в Москве не разрешалось. К моему удивлению разрешение было дано, причем ни кем-нибудь, а шефом КГБ Андроповым (мне показали даже его подлинную резолюцию: "Разрешить").

Не помню уже как, но я достал ампулу вакцины EV и в присутствии моего "ангела-хранителя" Мельникова (он же "старший научный сотрудник" лаборатории) сделал высев. Культура была изолирована и работа началась. Трудности у меня возникли лишь с тем, что пришлось "допущенных" сотрудников знакомить с культурой и что некоторые из них категорически стали отказываться от новой тематики. Я так и не мог понять, то ли они чего-то боялись, то ли не хотели заниматься закрытыми работами. Но в общем все устроилось и первый успех не заставил себя ждать: нам удалось этому штамму передать отклонированную плазмиду гемолиза кишечной палочки. В сопровождении охраны я отправился к В. Д. Беляеву, чтобы показать ему чашки.

В то время никто не знал, чем могли закончиться эксперименты по передаче даже вакцинным штаммам чужеродных генов. Бытовало мнение, что они могут привести к появлению бактерий с новыми, необычными свойствами. Поэтому приходилось соблюдать максимальную осторожность, хотя в таком нережимном институте, каким был ВНИИсинтезбелок, подобный проходному двору, в общих комнатах, без боксов и с необученным персоналом, ранее имевшим дело только с кишечной палочкой, делать это было очень трудно. Примером того, насколько в таких условиях трудно было работать, может служить весьма забавный эпизод. Тогда у меня возникла идея попытаться отклонировать гены синегнойной палочки, кодирующие, образование синильной кислоты, которые можно было бы передавать другим бактериям, лишенным такой способности и использовать в интересах Проблемы Но для этого нужно было иметь цианиды, необходимые для отбора соответствующих рекомбинантных клонов, однако на работу с ними разрешения я не имел и официально достать их не мог. Поэтому, посоветовавшись с моим "ангелом — хранителем", т. е Мельниковым, я решил получить синильную кислоту сам. Дождавшись, когда все сотрудники уйдут из лаборатории, мы с Мельниковым заперлись в одной из комнат, где был вытяжной шкаф, и занялись работой. Однако реакция пошла слишком бурно и я не знал, как её остановить. В конце-концов это мне удалось, но страха мы натерпелись!

В связи с описанным эпизодом невольно вспоминаются другие несуразицы в организации работ. Укажу лишь одну из них. Как я упоминал, для работы с ядами надо было иметь специальное разрешение санэпидсианции и милиции и соблюдать ряд условий. В то же время яды можно было заказывать по импорту и никто при этом не интересовался наличием разрешений. Таким путем в моей лаборатории накопился ряд токсических веществ, которые в текущей работе мы использовать не могли. Когда об этом узнал Дорогов, то немедленно потребовал их уничтожить. но где и как никто не знал (Дорогов даже предложил вывезти их за город и закопать, от чего я сумел его отговорить). Так они и лежали много лет в простых несгораемых шкафах, которые открывались любым ключом.

А ведь всего сказанного могло не быть, если бы не местничество, не межведомственная разобщенность и не секретность, доведенная до абсурда!