Эндель Пусэп - Тревожное небо

С согласия командира слезаю и иду в хвостовой отсек смотреть, что делают механики. Вижу лишь раскинувшиеся в разные стороны две пары ног: головы и руки механиков где-то внизу, и там они что-то крутят и постукивают.

— Ну, как там? — спрашивает командир, когда я возвращаюсь. Пожимаю плечами.

Теперь идет смотреть он. Вернувшись минут через десять, показывает большой палец:

— Все будет в норме. Заделают.

Погода все лучше и лучше. Облака ушли высоко вверх. Видимость мили две, а то и все три. Подлетая к Диксону, увидели и солнце — впервые за полсуток полета!

Вместе с солнцем появляются улыбающиеся механики: лодка залатана!

Как и всегда, Матвей Ильич мастерски «приводняет» самолет, и мы рулим между громадными корпусами судов поближе к берегу.

Весь экипаж собирается в кормовом отсеке: как там? Течет? Не течет? Все сухо. Хоть бы одна капелька. Молодцы механики!

А погода начинает всерьез портиться. Один за другим спускаются то с северо-запада, то с севера громадные «шарики» циклонов и пригвождают нас к Диксоновскому рейду. То морось с туманом, то штормовые ветры гуляют над нами. А вылететь просто необходимо: мы должны помочь «Ермаку» пробиться к дрейфующим караванам.

Наконец, погода вроде немного улучшается. Немедленно взлетаем. Но, пытаясь пробиться к «Ермаку», наш самолет попадает в очередное обледенение, и нам надо решать, где садиться. Закрыло все пути: на Диксоне — шторм, в Тикси — туман и морось. Куда идти?

— Пойдем на Хатангу или в бухту Кожевникова, — решает командир.

— В Кожевникове хорошая погода, — сообщает Ануфриев, — ветер восточный, 7–10 метров в секунду.

— Это хорошо, — думает вслух Козлов. — Можно отстояться под берегом.

Я сижу за штурвалом и впервые жалею, что не одел унты. Ноги зябнут. Но ничего, скоро сядем, а там, на берегу согреюсь…

Сели хорошо. На берегу избушка. Около нее — горка бочек с бензином.

— Давайте прямо к берегу, — просит Косухин, — пока ветер с берега, заправимся горючим, а потом отойдем и станем на якорь.

Командир соглашается и на самых малых оборотах приближается к песчаной косе. Под носом самолета шуршит песок. Саша выбрасывает на берег якорь и, натянув канат, как акробат, соскальзывает по нему на берег. От носа лодки, возвышающейся метра на полтора над водой, до берега метра два с небольшим. Прикинув расстояние, я решил, что одолею его прыжком. Приземляюсь я неудачно, не подогнув колени, и… падаю от резкой боли в пояснице. Встать сам уже не могу.

— Женя, что с тобой? — спрашивает, нагнувшись ко мне, Козлов.

— Не знаю, — пытаюсь я улыбнуться, — что-то тут хрустнуло, — показываю я на поясницу.

Подхватив /под руки, Козлов и Ануфриев тащат меня к домику. Мои ноги не двигаются совсем. Каждый толчок сопровождается режущей болью.

Уложив меня на нары, ребята готовят ужин, заваривают чай. Мне не до еды. С трудом ворочаюсь, пытаясь найти такое положение, чтобы хоть немного утихла боль, но это никак не удается.

Пролежал всю ночь, так и не сомкнув глаз.

Наутро, посовещавшись с экипажем, командир решил перевезти меня в Тикси, а там продолжать полеты без второго пилота.

В Тикси в больничной палате я оказался один. Няня, молоденькая чукчанка, очень заботливо ухаживала за мной, поила сладким морсом, кормила с ложки… Обложила подушками со всех сторон. Пожилой врач-терапевт, поставив диагноз: травматический радикулит, утешил, что «от этого не умирают», и «вы еще попрыгаете, долгие годы еще попрыгаете, молодой человек…»

Няня, пристроившись рядом с койкой на табуретке, поит меня бульоном с сухарями.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

— Чульхена.

— И ты давно здесь работаешь?

— Очень давно, четвертая луна пошла. А ты мало говори, много кушай, — говорит Чульхена строго.

Я допиваю бульон, она забирает чашку и уходит. Пытаюсь повернуться, но острая боль пронизывает все тело. Мне кажется, будто в пояснице острый нож, который при малейшем движении проникает все глубже.

Чульхена приходит опять в палату и, усевшись на табуретке, складывает свои маленькие, как у ребенка, руки между коленями. Сидит, смотрит на меня и молчит. Я боюсь двигаться, знаю, что каждая попытка сопряжена с новым приступом боли. Так проходит час, два. Наконец, мне становится невмоготу лежать на правом боку. Осторожно вытягиваюсь и тихо-тихо поворачиваюсь на спину. Удалось! Теперь снова потихоньку сгибаю ноги в коленях, сперва правую, затем левую и, подталкивая левое колено правым, валюсь на левый бок. Больно, но терпимо. Чульхена не уходит. Тихо, как мышка, сидит она за моей спиной… Боль утихает, и я забываюсь в дремоте.

Просыпаюсь от громкого голоса Бориса Ануфриева и сердитого шепота Чульхены:

— Зачем шумишь? Не видишь, больной спит?

— Не сердись, Чульхена, я уже не сплю, — стараюсь успокоить ее.

— Конечно, не спишь. Как можно спать, когда такой морж кричит, — не унимается девушка.

— Э-э, да ты совсем скрючился, — сожалеет Борис и, видя, с каким трудом я пытаюсь повернуться на правый бок, приходит мне на помощь.

— Н-да-а… Здорово ты, однако, трахнулся, — качает Борис головой. — Матвей Ильич говорит, чтобы ты не волновался, скоро конец навигации и полетим домой в Москву…

Борис рассказывает о сегодняшнем полете, вернее, о попытке вылета на разведку. Сплошной туман и обледенение заставили экипаж прекратить полет и вернуться обратно в Тикси.

Так проходит день за днем. Друзья регулярно навещают меня, и по их скучным лицам я уже сразу определяю, что погода по-прежнему не балует и не дает возможности помочь караванам судов преодолеть тяжелые льды.

Лежу, читаю. Болезнь по-прежнему не покидает меня, и каждая попытка движения сопровождается резкой болью.

Однажды, с трудом приподнявшись, вижу в окно, что COTIKH побелели. Температура опустилась ниже нуля.

— Пора домой, — говорит мне, заходя в палату, Матвей Ильич. — Завтра улетаем. Москва дала добро на возвращение по материку.

Я не понимаю.

— Как это, по материку? А где мы самолет оставим?

— Нигде мы его оставлять не будем. Долетим на нем до самой Москвы. А лететь будем не над побережьем, а над материком, вдоль железной дороги, — объясняет мне командир. И, хитро прищурив глаза, спрашивает:

— Как тут за тобой ухаживают?

— Ничего, нормально…

— А Чульхена?

— Что Чульхена? — переспросил я.

— Так разве ты ничего не знаешь? Кто-то из ребят шутя сказал Чульхене, что если она тебя выходит, получит себе мужа… тебя, значит… Она и поверила. А вчера, когда я ее спросил, как твое здоровье, она грустно так ответила, что «у него спина совсем сломатая и ничего из этого не получится…» А ты и не знал об этом?

— Вот черти полосатые, — ругнулся я, — засватали, меня не спросившись. Ну и ну!