Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина

— Ну как, волновался? — с интересом спросил Труффи.

— Конечно. Но я знал, что театру нужен бас, так как знаменитый Мельников кончил свою карьеру.

— А ты что, уже готов заменить его в Мариинском? — поддел кто-то Шаляпина.

— Разумеется, я и не мечтаю занять его место. Но мне предложили подготовить именно его любимую партию — Руслана. Я не слышал этой партии в его исполнении, да и вообще никогда не пел ее. А тут предложили в недельный срок… Конечно, я подготовил ее, исполнил как мог, но чувствую, что мое исполнение не удовлетворило моих экзаменаторов и испытателей. Я пел по-своему…

— Ну и что?

— Что — «что»? Мне предложили спеть еще что-нибудь. Я спел чётвертый акт «Жизни за царя», арию и речитатив. Арию я пел, как поют все артисты, а речитатив по-своему, вот это, наверное, и понравилось моим испытателям. Растроганный Фигнер, подошел ко мне, крепко пожал руку, и на глазах у него были слезы.

— Фигнер — известный себялюбец. Это он не тебя хвалил, а себя показывал. — Труффи давно не любил знаменитого тенора Мнриинского театра. — Ну и что же было дальше?

— Дальше? На следующий день меня пригласили снова в дирекцию, где я и подписал) контракт на три года: в первый год — двести рублей, во второй — двести пятьдесят, а третий — триста. Неустойку я должен уплатить по три тысячи шестьсот за год. Вот так… Я за всю свою жизнь столько не заработаю.

— Заработаешь, Федя, заработаешь. Как Фигнер, будешь получать двадцать пять тысяч в год…

В это время к столику Труффи подошел жгучий брюнет среднего роста и запросто подсел к ним.

— Parlate italiano? [1] Говорите по-итальянски? (ит.) — обратился к нему Шаляпин.

— Тебя все принимают за итальянца, Костя, — сказал Труффи. — Да ты и похож. Знакомьтесь, господа. Это художник Коровин, прошу любить и жаловать. А это мои друзья: Шаляпин, Миллер…

— Пошлю-ка я вас всех ко всем чертям и уеду в Тифлис, — неожиданно заявил Федор. — Что здесь, в Петербурге-то? Ну и приняли в Мариинский театр… Подумаешь, я за комнату второй месяц не могу заплатить. А там тепло, майдан, шашлыки. Бани такие!.. И Усатов. Хоть и побьет иной раз, а все же добрый, у него всегда можно пятерку перехватить. А здесь я словно чужой, никто меня не знает…

Коровин внимательно посмотрел на Шаляпина: тот был так худ, истощен и явно навеселе.

Шаляпин поднялся и тихонько отозвал Труффи в сторону. Тот сразу догадался, о чем пойдет речь, и молча сунул ему три рубля.

— Может, поговорить о тебе с Мамонтовым? Он набирает в Частную оперу. Ты ему можешь подойти.

— Не знаю!.. Как сложится моя судьба в Мариинском. Я уж заказал визитные карточки: Федор Шаляпин — артист императорских театров. Какой уж там Мамонтов…

— Ну смотри. Тебе видней.

Шаляпин ушел, и вскоре его высокая фигура замелькала на Невском.

А Константин Коровин, заинтересовавшийся новым знакомым, спросил Труффи, когда тот вернулся за свой столик, кто этот молодой человек.

— Это хороший голос, — ответил Труффи, — но несерьезный человек. Приходи в Панаевский театр, он там поет. Голос настоящий!

— Ты говорил о Мамонтове. Сейчас я пойду на Морскую, к Кюба, здесь рядом, там, наверное, обедает Кривошеин, у него и узнаю, когда приедет Савва Иванович. Ты ведь хочешь узнать, возьмет он тебя в свою Частную оперу или нет?

— Хорошо, заходи к нам в Панаевский театр, прямо за кулисы, расскажешь…

Тридцатитрехлетний преуспевающий «неклассный» (в 1886 году Коровин получил диплом на звание неклассного художника, то есть в медалях ему было отказано) художник Константин Коровин долго не мог забыть тяжкого впечатления, которое произвел на него молодой артист, с жадностью поглощавший закуски в ресторане Лейнера. Всякое ему приходилось видеть за свою скитальческую жизнь свободного художника, но таким безысходным показалось ему положение Шаляпина, что он твердо решил при первой же возможности рассказать о нем Савве Ивановичу Мамонтову, опекавшему всех мало-мальски проявивших себя в искусстве. Художники, артисты, композиторы постоянно бывали у него дома, в Москве и Абрамцеве, несколько лет он содержал Частную оперу, потом разочаровался и вот сейчас снова задумал собрать оперную труппу для постановки преимущественно русских опер, которые не очень-то пользовались популярностью на императорской сцене… Нужны молодые таланты, и он просил всех своих многочисленных друзей рекомендовать ему таких артистов. Может, и этот подойдет…

Константин Коровин учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, учился у Перова, Саврасова. С уходом Саврасова поступил в Академию художеств в Петербурге, но, не выдержав сухого академизма, возвратился в Москву, в училище, где вскоре познакомился с Василием Дмитриевичем Поленовым, прекрасным живописцем и педагогом, только что привезшим из Палестины солнечные, яркие, щедрые в своей красочности этюды. Вместе с Коровиным учились у Поленова Левитан, Головин, Архипов, Переплетчиков… Десять лет тому назад, в 1886 году, Коровину было отказано в звании классного художника, как и Левитану. Пришлось им довольствоваться званием неклассных художников. Но Коровину посчастливилось. Поленов познакомил его с Мамонтовым, и это надолго определило его творческую судьбу — он стал оформлять вместе с Виктором Васнецовым и Поленовым сначала любительские спектакли в доме Мамонтова, а потом и в Частной опере. Работа театрального художника настолько захватила Константина Коровина, что теперь он и не мыслил свою жизнь без театра, где проявились его живописный талант, склонность к декоративной красочности, сказочной условности, зрелищности. Коровин оформил новые для Москвы оперы «Кармен» Визе, «Лакме» Делиба, постановки были красочными, праздничными, романтически-приподнятыми. И немалую роль сыграли декорации и костюмы Коровина.

Веселый, общительный, остроумный, легко переходящий от одного увлечения к другому, человек настроения, жизнелюб, артистическая натура, красавец мужчина, Константин Коровин быстро стал любимцем художественной интеллигенции Москвы. Участвовал в выставках, главным образом выставлял пейзажи, портреты. «Нужны картины, которые близки сердцу, на которые отзывается душа… Нужен свет, больше отрадного, светлого» — с такими мыслями он написал портрет Татьяны Любатович, молоденькой начинающей артистки, которая делала тогда первые шаги в русской Частной опере, а сейчас была ведущей солисткой. Он уже дважды побывал в Италии, на Кавказе, но больше всего любил гостить у Мамонтова в Абрамцеве, где пять лет назад близко сошелся с Врубелем и Серовым.

В огромной мастерской, похожей скорее на сарай, чем на прибежище художников, Коровин пытался работать, но богемная жизнь — музыка, пение, встречи с артистками и артистами, непрестанные сеансы, на которых присутствуют обольстительные женщины, шум, смех, шутки, — все это отвлекало, тем более что такие встречи всегда заканчивались обильным ужином и вином.