Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Федор тщательно просмотрел одежду, принесенную гардеробщиком. Оделся и снова сел в кресло, вглядываясь в зеркало: оттуда ухмылялся плутоватый Мельник… Ну что ж, жребий, как говорится, брошен.

Все постепенно стало стихать за кулисами. Оркестранты, настроив инструменты, тоже затихли в ожидании капельмейстера. Капельмейстер встал к своему месту, у рампы, перед самой суфлерской будкой, строго посмотрел на оркестрантов и взмахнул руками…

Сцена за сценой мелькали перед потрясенными зрителями, тепло аплодировавшими своим любимцам. Великолепно пела Валентина Куза, ее густой, бархатный, проникающий в душу голос заставлял слушателей верить каждому произнесенному ею слову, сопереживать страданиям и несчастьям, выпавшим на долю ее героини. Даже Князь в исполнении Васильева привлекал внимание, драматической игры от него никто не ожидал, а голос его звучал превосходно. А Стравинский и Мария Славина, кажется, превзошли самих себя… Пусть небольшие роли у них, но слушать и смотреть на них было большим наслаждением. Княгиня в исполнении Славиной становилась заметной в опере. Конечно, это не Кармен, не Далила, не Амнерис, не Кончаковна, не Ратмир, не Ортруда в «Лоэнгрине» и не Графиня в «Пиковой даме», но и здесь ее высокий рост, прекрасная фигура, красивое лицо с крупными, выразительными чертами, ее превосходное меццо-сопрано, звучное, красивого тембра, подвижное и гибкое, надолго приковывали внимание зрителей: Славина правдиво и точно передавала чувства жены, понимающей, что Князь не случайно так часто и подолгу стал отлучаться из дома, что-то рухнуло в их отношения, и всякое теперь можно ждать…

Валентина Куза, Мария Славина, Федор Стравинский не обманули ожиданий зрителей, как обычно тепло встретивших признанных мастеров Мариинского театра, но самый большой успех выпал на долю мало кому известного Федора Шаляпина, с исключительным подъемом исполнившего трудную роль Мельника.

Шаляпин пел так, как никогда, пел свободно, вдохновенно. И вовсе не озлобленного старика играл он, а человека, трагически переживающего крушение всей своей налаженной жизни. Свободно чувствовал себя Шаляпин в этой роли, особенно ему удалась сцена сумасшествия, где он во всем богатстве раскрыл душу Мельника.

Это был большой успех. Шаляпина много раз вызывали, много аплодировали, поднесли даже венок. «Вот наконец-то пришел успех», — пронеслось в голове Федора. Он ждал поздравлений от товарищей по спектаклю, по труппе. Но никто не поздравил его, никто не разделил с ним радость успешного выступления в Мариинском театре. Он с удивлением заметил, проходя мимо режиссера с венком в руках к себе в гримерную, что тот отвернулся от него и равнодушно засвистел. «Почему так не любят здесь чужой успех? — сокрушенно думал огорченный Федор. — Ведь мой успех — это и успех всего театра. И режиссера в том числе…»

Шаляпин вошел в гримерную, сбросил свои одежды и парик, начал медленно снимать с лица грим. «Вот если б поздравил меня с успехом господин Всеволожский, тогда другое дело. Уж тогда бы каждый постарался подойти и поздравить меня. Ах, как начальство любят… Противно видеть, как этот господин Всеволожский сует два пальца знаменитым артистам, а те вытягиваются перед ним, как солдаты, и, слащаво улыбаясь, подобострастно пожимают ему пальцы. Такие отношения могут быть только в канцеляриях, а тут… Артист — свободный, независимый человек… Пошли они все к чертям, чтобы я перед ними кланялся! Придет время, побегают за мной… Лишь Михаил Михайлович Корякин оказался истинным товарищем, каких в жизни встречаешь, к сожалению, редко, и доставил мне возможность блеснуть в «Русалке». Хорошо знал, что я мечтаю о роли Мельника. Милый Корякин притворился больным, и дирекции ничего не оставалось делать, как назначить меня на эту роль, ведь дублера-то нет… Вот тебе и последний спектакль сезона… Это походило скорее на мой бенефис, чем на рядовой спектакль закрытия сезона. Какой для меня праздник, Боже мой!.. Не было конца аплодисментам и вызовам… Может, теперь и дирекция посмотрит благосклоннее и даст мне что-нибудь более путное, чем Цунига…»

В «Пале-Рояле» его уже ждали Дальский, Юрьев, знакомые палерояльцы… Друзья тепло поздравили Шаляпина.

— Ты знаешь, Федор, скажу тебе откровенно. — Дальский задумался, подбирая слова. — Мне временами казалось, что ты достигаешь трагических глубин своим исполнением, особенно в сцене с Русалочкой… Эти настроения, которые ты передаешь, нельзя назвать ни муками, ни страданиями. Нет, это что-то особенное!.. Работай, Федор, работай, чувствую, из тебя получится настоящий поющий актер.

Федор слушал Мамонта Дальского, и душа его пылала от восторга. Мир казался ему праздничным, светлым.

— Некоторые думают, — продолжал Мамонт Дальский, — что нужно смотреть вниз, чтобы не споткнуться… Как горько они ошибаются… Нет, надо смотреть только вверх, и только тогда пройдешь через все препятствия, не разочаруешься в жизни при неудаче и не загордишься при первом успехе. Меня осенила прекрасная мысль.

Шаляпин и Юрьев вопросительно поглядели на Дальского.

— Идемте все к Лейнеру…

Слова его были встречены аплодисментами.

На следующий день Шаляпин встал поздно. Ничего не хотелось делать. Пришла апатия, как всякий раз, когда творческий человек ждет большого успеха от сделанного, а получает полное невнимание к своей работе. Сезон кончился. Ничто не тянуло его в театр. Разъезжались артисты. Да и не было у него товарищеских отношений с ними. Он все время чувствовал себя чужим в театре.

Вышел на улицу. Пахнуло свежим ветром с Невы. Сверкали лужицы под яркими лучами весеннего солнца. Купил газеты. Нет, о вчерашнем выступлении в роли Мельника не было ни слова. Скучно стало смотреть на этот радостный и солнечный день уходящей весны. Скоро лето, а он еще ничего не решил, как будет проводить свой отпуск. Конечно, он получил задание на лето, но все это были какие-то мелкие роли во второстепенных операх. А что же дальше? Сколько же можно ждать? Годы-то уходят…

Шаляпин, вернувшись к себе в «Пале-Рояль», критически оглядел убогую обстановку комнаты и тяжело вздохнул. Он не знал, что делать. «Ведь еще недавно дорога, на которую я вступил, казалась широкой и прекрасной, а сейчас вдруг дошел вроде бы до какого-то распутья и не знаю, куда податься… что-то необходимо мне предпринять, а то закисну… Но что?»

Шаляпин медленно листал столичные газеты. Повсюду пестрела информация о Всероссийской Нижегородской выставке-ярмарке. Эх, махнуть бы куда-нибудь на Волгу, надоело ему в Петербурге, ну хотя бы на эту ярмарку, ведь выше Казани по Волге он еще нигде не бывал.

Пусто и тревожно было на душе Федора Шаляпина, а главное, он не знал, что ему делать целое лето… Снова, как в прошлом году, учить в Петергофе маленькие роли? Нет уж, с него хватит…