Хескет Пирсон - Бернард Шоу

Овощи были ему по вкусу: «Человек с моей духовной энергией не склонен живиться трупами», — твердил он. Здесь все дело вот в чем: Джон не потому баптист, что ест акриды и дикий мед, он только потому их и ест, что он баптист. Давая человеку избыток сил, овощной стол пестует определяющие черты в его характере. Преступник не сделается христианином, посади его на картошку и капусту. Он только еще больше озвереет. Так и Шоу — он еще больше сделался самим собой. Преступников в мире больше, чем христиан, и, стало быть, без мяса нам никак не обойтись.

А Шоу уже до своего вегетарианства бурлил энергией. Сочинению романов досталась только малая ее часть. И вот, с целью найти приложение этой энергии, а заодно укрепить нервы, в 1879 году он вступает в дискуссионный клуб — на пару со своим другом Джеймсом Леки, который пробудил в нем интерес к фонетике. Клуб этот назывался Обществом изысканий. Его члены рассуждали об эволюции, атеизме и на другие темы, молились на Джона Стюарта Милля, Чарльза Дарвина, Герберта Спенсера, Гекели, Мальтуса и Ингерсола. Во время дебатов, происходивших в стенах «Лиги заботы и попечения о женщинах» на Грейт-Куин-стрит, Шоу впервые ввязался в спор.

Не помня себя от страха, он вдруг поднялся с места и заговорил. Смущался он страшно и, сев на место, был убежден, что показал себя круглым дураком. Впредь он решил никогда не пропускать собраний и непременно на каждом выступать, каких бы мук это ему ни стоило. И он держался этого решения, мучительно труся, пока до него доходила очередь, и удивляясь, почему окружающие не слышат тяжелых ударов его сердца. От волнения он не мог читать своих записей, а держать их в памяти не умел, мысли рождались на месте.

Шоу казалось, что все видят его насквозь, и потому был безмерно удивлен, когда на третий раз ему предложили председательствовать. Он решил, что ему, видимо, удалось скрыть свой страх под маской спокойствия, но секретарь был стреляной птицей: от него не ускользнуло, как у Шоу дрожали руки, когда тот подписывал протокол собрания.

Итак, Шоу обрел дар речи и распорядился им куда искуснее прирожденных говорунов. Он шел в любой дискуссионный кружок, встревал в любые дебаты — только позовите. Посещал публичные собрания и лекции, в которых не бывало недостатка по воскресеньям, и всегда выступал в прениях.

Он сравнивал себя с «офицером, который трусит, но лезет под пули, чтобы привыкнуть к ним и выучиться своему ремеслу». Год-другой он не задумывался о дальнейшем, просто набивал руку в новом для себя и крайне необходимом для жизни деле. Оратор от случая к случаю, он станет убежденным пропагандистом социалистических идей лишь после того, как беготня по собраниям столкнет его с искусительным красноречием Генри Джорджа.

Случилось это в сентябре 1882 года. Шоу было тогда двадцать шесть лет. Однажды он забрел в Мемориал Холл на Фаррингдон-стрит, где Генри Джордж проповедовал национализацию земли и единый земельный налог. Своими предложениями красноречивый американец рассчитывал воспламенить англичан. Шоу оправдал его ожидания. «До того вечера я, как и пристало атеисту, интересовался в основном столкновением науки с религией. Генри Джордж ткнул меня носом в экономику. Достав за полшиллинга «Прогресс и бедность», я пришел в восторг и, не в силах сдержать себя, выступил по этому вопросу в Демократической федерации Гайндмана. Меня обрезали: да не смеет касаться таких материй тот, кто не читал Карла Маркса. Тогда я отправился в Британский музей и засел за «Капитал» во французском переводе Девилля — английского перевода еще не было. И все перевернулось в моей жизни. Маркс стал моим откровением. Он сорвал с моих глаз завесу, научил меня думать над ходом истории и развитием цивилизации, заставил по-новому взглянуть на мироздание в целом, открыл мне мою цель и назначение в жизни. Снедаемый новой страстью, обращенный в новую веру, я возвращаюсь в Демократическую федерацию и вижу: кроме меня да Гайндмана, никто и страницы не прочел у Маркса».

Мне довольно трудно проследить, в чем конкретно выразилось влияние Карла Маркса на Шоу, ибо я не читал Маркса. Однако нет ни малейшего сомнения в том, что «Капитал» глубочайшим образом подействовал на Шоу, сделал из него социалиста, писателя-революционера, политического агитатора, переломил его мировоззрение, направил его энергию, оплодотворил его искусство, дал ему религию и, по его собственному признанию, сделал из него человека.

Был случай, когда я спросил Шоу, ценит ли он кого-нибудь из современных ему выдающихся политиков. «Упаси бог! — отвечал он. — После Маркса таким героям, как Гладстон, меня уже не сманить».

Проникшись мудростью от Маркса, Шоу проповедовал свет новой веры при всех случаях и обстоятельствах, хотя со временем он отойдет от некоторых положений экономического учения Маркса и будет развивать исключительно британскую разновидность социализма, называемую фабианством.

Целых двенадцать лет, в среднем трижды в неделю, Шоу выступал на уличных перекрестках и рыночных площадях, в парках, в крупнейших залах столицы и провинции, в Сити-Темпль, в Британской Ассоциации и в непрезентабельной обстановке тайных политических сходок — словом, всюду, куда только могли занести его ноги.

Вскоре он не знал отбоя от приглашений — всем хотелось выпустить его главным докладчиком. С просителями был заведен такой порядок: кто раньше попросит, тот и уносит — и не важно, какого чина-звания ходатай. Этот еженедельный распорядок публичных выступлений сломила лишь долгая болезнь, когда Шоу было за сорок, та самая болезнь, что кончилась его женитьбой. Но и после того спрос на него не падал, и, чтобы услышать его, люди до отказа заполняли залы и улицы.

Шоу было по душе его дело — так заурядный англичанин любит гольф или теннис. Для Шоу публичные выступления были и спортом, и развлечением, и делом жизни. Он. был много счастливее тех, кто добрую половину жизни все выискивает, чем бы скрасить свое существование.

«Впервые я приковал к себе внимание английской публики в Гайд-парке: забравшись на тележку, я выступал с шумовым сопровождением». Действительно, в Гайд-парке состоялось одно из первых его уличных выступлений, которому внимали трое бездельников, развалившихся на травке. Когда Шоу останавливался перевести дыхание, один из них, не поднимая головы, вопил: «Слушайте, слушайте!»

В другой раз в том же Гайд-парке он битых полтора часа распинался под проливным дождем перед шестерыми полицейскими, которых специально отрядили посмотреть за ним. Вода гулко била по их плащам. Он и их вознамерился обратить в свою веру, хотя наперед знал, что людям не втолкуешь лекцию, если они слушают ее за жалованье.