Вадим Пигалев - Баженов

Борьба за осуществление проекта стоила Баженову нервов. Федор Каржавин этой борьбы не выдержал и уехал за границу. Баженов искренне сожалел о потере способного работника, но отговаривать не стал. В глубине его души теплилась надежда на удачу. Трудно было представить, что строительство могут отменить. Шутка ли сказать, почти семь лет напряженной работы!

В чем же причина катастрофы? В литературе разных времен, в том числе при жизни Баженова, высказывалось мнение, что самая вероятная и объективная причина — это финансовые соображения. Да, государственная казна в те годы действительно оскудела. Война с турками сожрала много денег. И все-таки это малоубедительно. Ведь первоначально, когда план строительства только начали разрабатывать, положение с финансами было еще более трудное. Война была в самом разгаре. А сейчас, к 1775 году, она успешно завершилась в пользу России. Империя получила ключи от Крыма, отвоевала стратегически важные крепости, выход из Азова. Турция начала выплачивать солидную контрибуцию. Казалось бы, какой смысл именно в это время прекращать строительство?

Ранее в числе прочего бытовало мнение, что строительство, начатое Баженовым, напесло вред Архангельскому собору и другим старинным постройкам. Вопрос долго и внимательно изучался многими исследователями.

Беспокойства за старые сооружения действительно были. В конце 1773 года, когда Баженов поехал в Петербург, он тщательно наказывал Казакову: «Всякую неделю примечать между контрфорсов и против собора Архангельского, не будет ли отсадки, и для того брать предосторожность упорами». Сооружение контрфорсов продолжалось и в 1774 году.

Поводом для беспокойства и прекращения работ послужил случай, который произошел в отсутствие Баженова: упала старая стена на месте бывшего Черниговского собора.

Измайлову было поручено провести обследование и составить заключение о состоянии старых построек. Этим занимались архитекторы Карл Бланк, Григорий Бартенев и Иван Яковлев. Они представили «Примечание». В нем говорилось, что старая стена в ломку назначена и подрыта с тем, чтоб упала, «дабы тем способнее к разборке рабочим людям приступить было возможно (как-то ныне уже и разбирают), а та упадшая стена никаковому в близости строению вреда не учинила».

Баженов тоже представил объяснение. Он писал, что падение стены было запланировано, а если бы даже в результате земляных работ в каком-либо старом строении появилась небольшая трещина, то это, по мнению архитектора, не представляет большой опасности. Ибо «когда строение новое связывается с старым, то одно давно осело, а другое должно искать своего места по своему грузу, а на оном почти неприступном месте да еще с оставшими забутками и насыпью никакой сумнительной притчины нет, как только почесть осадкою, хотя бы то было свидетельствовано Парижскою художеств Академиею, в чем бы я совершенно не усумнился, да и здешние архитекторы подтвердили самые же некоторые мои мысли, кои еще при самом приступе мною многажды были представлены экспедиции да и всегда взносимы в журнал в присудствии, но обстоятельства не позволяли иметь пропорциональную сумму на столь великое здание, а когда положутся деньги и люди, то поправится порядок, будет успех в течение строения, да и трещины загладятся по притчине той, что одна часть другую будет снабдевать нужным, ибо оное здание просит одно у другого помощи, то есть новое строй, а старое подкрепляй».

Словом, судя по всему, вокруг кремлевской перестройки разгорелись страсти. Екатерина, очевидно, не желала участвовать в этом споре и отдавать предпочтение тому или иному мнению. Она отдала приказ о прекращении строительства. Это решение, видимо, созрело еще раньше. Не хватало лишь повода. Поэтому императрица затягивала финансирование строительства, ждала удобного случая, чтобы отказаться от кремлевской затеи. И вот такой случай представился.

Ранее перестройку Кремля императрица связывала с длительной работой Комиссии по новому Уложению. Вскоре, однако, выяснилось, что это мероприятие обречено на провал. Оставалось уповать просто на эффект самого строительства, на престижность этого дела, на его значение в международном масштабе. Но обстоятельства поменялись, и это перестало быть актуальным. Слухи о несостоятельности России оказались бесплодными. В этом убедился весь мир. Русские одержали над турками блестящую победу. Кроме того, Екатерина Алексеевна увидела, что кремлевское строительство — дело затяжное, хлопотное, которое к тому же отнюдь не работает на оздоровление внутригосударственного климата. А именно эта проблема стала весьма волновать императрицу. Эти настроения всячески подогревал и Потемкин. — Кучук-Кайнарджийский договор о вечном мире надобно должным образом отпраздновать, — говорил Потемкин Екатерине. — Это еще более вселит радость в души простых людей, наполнит их сердца признанием великих заслуг Матери Отечества. Да и Европе не мешало бы громко напомнить о нашей силе, могуществе и единстве государства Российского. — Далее Григорий Александрович сгустил краски вокруг пугачевского бунта. Нарисовал мрачную, весьма безрадостную картину роста крестьянских волнений. Убедить в этом государыню, заставить ее трепетать перед нависшей угрозой не составляло особого труда. Тем более что многое соответствовало действительности. Вести из отрядов, направленных на усмирение взбунтовавшихся, приходили далеко не радостные. Пришло, в частности, сообщение от двоюродного брата Григория Александровича, генерал-майора Павла Потемкина. 11 августа 1774 года он доносил Екатерине о тревожном росте пугачевского отряда: «…В Кокшайске он перебрался через Волгу с 50-ю человек, в Цывильске он был только в 150; в Алатыре в 500; в Саранске около 1200, где достал пушки и порох, а в Пензе и Саратове набрал более 1000 человек и умножил артиллерию и припасы. Таким образом, из беглеца делается сильным и ужасает народы».

— А посему сейчас нам потребно о многом забыть, — продолжал убежденно басить Потемкин, — и все силы, все средства, весь разум и всю фантазию нашу направить на поднятие духа народного. Надобно пробудить верноподданнические чувства, отбить охоту веровать в бредни самозванца Емельки. Как?

— Вот именно, друг мой, — подначила Екатерина. — Вопросы задавать немудрено. Надобно на них ответствовать.

Потемкин пропустил это мимо ушей. Он продолжал нагнетать тревожную атмосферу.

— Когда в России разгораются бунты и нет никакой возможности потушить их, остановить дикую дубину, то в жертву приносятся даже самые почитаемые и безобидные идолы…

Екатерина впилась взглядом в Потемкина.

— Народ любит меня… Я докажу это! И ты, Григорий Александрович, поможешь мне в этом. Не так ли?