Клод Дюфрен - Мария Каллас

В зале находились два особых зрителя: королева Елизавета и принц Филипп. Встреча двух королев, английской и оперной, прошла за кулисами в самой теплой атмосфере, несмотря на то, что Мария, скорее всего от волнения, забыла сделать обязательный реверанс.

Прошло несколько дней, и Каллас снова потрясла публику исполнением своей роли в «Травиате». Возможно, из-за того, что певица очень устала и находилась почти на грани нервного срыва, ее Виолетта никогда еще не была настолько живой и трогательной. Ни в какой другой роли Мария не выглядела столь правдиво и достоверно… И, несмотря на все изменения в распорядке дня, посещение увеселительных заведений, светских приемов и праздников, у Марии еще было впереди множество прекрасных вечеров на сценах мировых оперных театров, а армия ее поклонников продолжала прирастать новыми батальонами.

После лондонских триумфов певица наконец согласилась устроить себе отдых, в котором остро нуждалась. И вот супруги Менегини прибыли в свой дом в Сирмионе, где им предстояло провести вместе два месяца. Однако Марию уже больше не вдохновляла перспектива целыми днями играть на пианино, созерцать навевавшие меланхолию окрестности озера Гарда и наслаждаться обществом супруга. Она начала скучать. У нее из головы не выходили приятные воспоминания о веселых нью-йоркских вечеринках, когда она была в центре всеобщего внимания и ее встречали повсюду, как королеву. Ей захотелось перемен.

Подтверждение этому мы нашли в еще не опубликованном нигде письме Марии, адресованном одной приятельнице: «Я принесла столько жертв своему искусству и, безусловно, столько же еще придется принести, поскольку я не достигла того качества, к которому стремлюсь. И все же я задаю себе вопрос: стоило ли мне идти на эти жертвы? Не испортила ли я себе жизнь, всегда желая идти вперед, не останавливаться на достигнутом? Я всегда была настолько требовательной к самой себе и к моим партнерам, что некоторые из них обижались на меня. Журналисты писали, что у меня вздорный характер. Меня толкали, ранили и оскорбляли. Положа руку на сердце, я спрашиваю себя: стоило ли все это таких жертв?..»

Вопросы, которые задавала себе Мария, говорят о многом. Певица не осталась равнодушной к радостям жизни. В то же время она уже сомневалась относительно своих вокальных возможностей. Соглашение, которое она заключила несколько месяцев назад с «Метрополитен-оперой», внушало ей некоторые опасения. В чем они заключались? В расхождении взглядов Марии и руководства театра на выбор произведений, где должна петь Каллас, а также на количество представлений. Рудольф Бинг, директор «Метрополитен-оперы», хотел, чтобы Мария выступала в «Макбете», а также в какой-нибудь другой опере, вклинившейся между «Тоской», «Травиатой» или «Лючией ди Ламмермур». Мария пребывала в полной нерешительности относительно выбора оперы. Кроме того, ей вовсе не улыбалась перспектива петь в «Макбете», а затем в другой опере. Всего только несколько лет назад благодаря своей исключительной вокальной одаренности она могла играючи переходить с одной тесситуры на другую. Один вечер она пела в опере Вагнера, а уже на следующий день перевоплощалась в героиню произведений Верди или Пуччини. Однако все это было хоть в недалеком, но прошлом. Теперь же Мария чувствовала: у нее уже не те силы и не те возможности. Она решила, что отныне будет бережно относиться к своему голосу, который нещадно эксплуатировала с самого начала своей карьеры. Не стоит упрекать певицу за подобное решение. Напротив, она должна была намного раньше подумать о себе и замедлить бешеный ритм своей исполнительской деятельности. И все же в тот момент на ее решение повлияли не только некоторые технические сложности исполнения, но и нечто другое: ей захотелось найти время, чтобы пожить в свое удовольствие. Она больше не желала бесконечно расширять границы возможного.

В таком настроении Мария отправилась в турне по Канаде и Соединенным Штатам. Конечным пунктом ее гастролей был Даллас, где она чувствовала себя совсем как дома. И все же, несмотря на настойчивые напоминания Рудольфа Бинга, она не изменила своего отношения к «Метрополитен-опере». Как помним, Менегини утверждал, что гонорары этого театра были не столь значительными, чтобы пренебрегать другими контрактами. Если верить его воспоминаниям, супруги решили найти вескую отговорку, однако вынуждены были соблюдать осторожность. Вспомним, как по причине нездоровья Мария отказалась от выступления в Сан-Франциско. Тогда она еле унесла ноги. К тому же ей не следовало бы дразнить «AGMNA», весьма влиятельную среди артистов организацию в Соединенных Штатах. И тут Менегини проявил поистине лисью хитрость, о чем признался в своих воспоминаниях:

«— Мы должны во что бы то ни стало освободиться от «Метрополитен-оперы», — сказал я.

— Если это удастся тебе, то я сниму перед тобой шляпу! — ответила, засмеявшись, Мария. Ее рассмешила мысль о том, какой коварный план я разработаю, чтобы достигнуть своей цели…

Бинг испытывал ко мне лютую ненависть. Он обвинял меня в скупости и говорил, что я думаю только о деньгах. Он рассказывал всем, что я провожаю жену в театр, а затем держу ее под ключом в гримерной до тех пор, пока он не расплатится со мной наличными…»

Менегини решил во что бы то ни стало освободить Марию от обязательств, уже не представлявших в тот момент большого интереса. Супруги встретились в Нью-Йорке с Рудольфом Бингом на совместном обеде. Они начали с того, что в пух и прах раскритиковали его театр. Некоторые из этих критических замечаний были справедливыми. Многие спектакли, которые шли в «Метрополитен-опере», безнадежно устарели.

Встреча с супругами Менегини-Каллас заставила директора театра крепко задуматься. «Я вышел после этого обеда с ощущением: что-то тут не так. Но я еще не знал что, — писал он некоторое время спустя. — Я всегда думал, что наши разногласия возникли из-за турне, когда Марии пришлось петь в городах, выступления в которых не находили отражения в таблоидах, и не в самых лучших условиях. Во время обеда супруги без конца жаловались на сопровождавшие гастроли неурядицы: неудобные гостиницы, запрет проносить собачку Той в салон самолета, вонючие вагоны поездов, перегруженную программу выступлений…»

Менегини избрал свою излюбленную тактику: он тянул время.

«В начале ноября, — писал он, — Бинг позвонил в Даллас, чтобы сообщить о том, что выслал нам контракт. Он просил подписать его и отослать обратно.

— Я должен сначала изучить его, а затем Мария поставит свою подпись, — ответил я.

Мои слова тотчас вызвали у него раздражение.

— Там нечего изучать, — сказал он. — Контракт включает только те условия, которые уже были согласованы и подписаны.