Бернгард Рубен - Зощенко

Когда Ольга Форш писала свой роман (К. Чуковский упоминает в своем «Дневнике» о ее намерении «написать хронику Дома искусств» в мае 1928 года), в СССР уже пришла на смену русской классической и предреволюционной литературе литература советская. И в ряду наиболее заметных новых прозаиков, таких, как Пильняк, Бабель, Леонов, Эренбург, находилась и когорта «серапионов» — Всеволод Иванов, Федин, Зощенко. Но в «Сумасшедшем Корабле» среди его обитателей Зощенко — под именем Гоголенко — упоминается лишь мельком, один раз. Это понятно: действие романа происходило в 1920–1922 годах, когда Зощенко еще готовился к вхождению в литературу и только начинал печататься. И поселился он в ДИСКе в конце указанного периода. Однако именно Ольга Форш, не называя его, дала там весьма важную и глубокую оценку его сложившегося затем творчества: «Единственный случай в литературе, когда писателем был угадан не единоличный герой, а выхвачен целиком весь быт грядущего».

Непосредственное вхождение Зощенко в литературу состоялось в 1922 году, когда последовал сразу целый ряд его публикаций, что можно было бы по-военному назвать «фронтальным наступлением» в отличие от более обычного дебюта с разовым, как заявка о себе, выступлением в печати. Один за одним и во многих периодических изданиях — журналах, альманахах, газетах — были напечатаны его рассказы «Гришка Жиган», «Лялька Пятьдесят», «Черная магия», «Веселая жизнь», «Любовь», «Метафизика», а центральным событием в этом ряду стало появление его первой книги «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова» (причем один из «синебрюховских» рассказов — «Виктория Казимировна» — увидел свет еще до выхода книги в альманахе «Серапионовы братья»), И все эти публикации не исчерпали того количества рассказов, которые он написал за предыдущий 1921 год.

Здесь особо надо отметить, что в том 1921 году, когда Зощенко, весь погрузившись в работу, с охватившим его творческим подъемом писал эти свои уже совершенно профессиональные рассказы, он не делал попыток их печатать — только читал на вечерах в ДИСКе и на заседаниях «Серапионовых братьев». Как видно, он хотел теперь (памятуя «сыр бри») заранее убедиться в их настоящей ценности, действовать наверняка. Он со всей серьезностью и полученным опытом готовил свое вхождение в литературу — и потому, что считал это дело исключительно ответственным, и потому, что обладал обостренным чувством собственного достоинства.

Так, рассказ «Старуха Врангель», написанный в апреле 1921 года (а опубликованный лишь через два года в книге «Разнотык»), был сперва прочитан на заседании «Серапионов», где было решено показать его (вместе с рассказом М. Слонимского) Горькому, который уже проявлял интерес к этому литературному «братству». И 2 мая 1921 года Михаил Слонимский, исполнявший у них функции координатора, пишет Горькому: «Многоуважаемый, дорогой Алексей Максимович, посылаю Вам две рукописи: М. Зощенки — рассказ „Старуха Врангель“ и свой рассказ. Зощенко — новый Серапионов брат, очень, по мнению Серапионов, талантливый». Горький, находившийся в России, в Питере, откликнулся через два дня — он немедленно прочел рассказы и захотел побеседовать с обоими авторами. И так же, не откладывая, встретился с ними. Из майской дневниковой записи Зощенко известно, что Горький весьма одобрил рассказ. (Впоследствии, в автобиографии, приложенной к «Возвращенной молодости», Зощенко указал, что Горький тогда же «помог мне материально» и «устроил академический паек».)

Затем, в том же мае, Зощенко читает этот рассказ в ДИСКе, что было описано К. И. Чуковским в своем «Дневнике» и явилось первым упоминанием там имени Зощенко:

«<���…>Вчера вечером в доме Искусств был вечер „Сегодня“ с участием Ремизова, Замятина — и молодых: Никитина, Лунца и Зощенко. Замятин в деревне — не приехал. Зощенко — темный, больной, милый, слабый, вышел на кафедру (т. е. сел за столик) и своим еле слышным голосом прочитал „Старуху Врангель“ — с гоголевскими интонациями, в духе раннего Достоевского. Современности не было никакой — но очень приятно. Отношение к слову — фонетическое.

Для актеров такие рассказы — благодать. „Не для цели торговли, а для цели матери“ — очень понравилось Ремизову, к-рый даже толканул меня в бок. Жаль, что Зощенко такой умирающий: у него как будто порвано все внутри. Ему трудно ходить, трудно говорить: порок сердца и начало чахотки. <���…> Человек было 150, не больше. <���…>».

После этого чтения А. М. Ремизов ввел Зощенко в свою шутейную «Обезьянью великую и вольную палату» («Обезвелволпал») и вручил «Обезьяний Знак», представлявший собой его собственноручный рисунок. Членами этой «палаты» были Александр Блок, А. Белый, М. Горький, М. М. Пришвин, Анна Ахматова, Н. Гумилев и другие приятные Ремизову лица. Отметим, что А. М. Ремизов был, вероятно, первым, кто увидел связь Зощенко с Гоголем в самой сути его рассказов (К. И. Чуковский, говоря о «фонетическом» отношении Зощенко к слову, уловил прежде всего в них «гоголевскую интонацию» и «дух» раннего Достоевского).

Примерно та же история, что со «Старухой Врангель», повторилась с рассказом «Рыбья самка», написанным еще в 1920 году. У «Серапионов» рассказ читался в 1921 году. Тогда же его прочел и Чуковский, а в августе 1921 года в своей дневниковой записи Зощенко фиксирует: «Очень понравилась Алексею Максимовичу „Рыбья самка“». Но опубликовал рассказ впервые в 1923 году. Аналогично было, как уже говорилось, и с «Рассказами Назара Ильича господина Синебрюхова». Еще за год до издания книги все обитатели ДИСКа широко использовали слова и выражения ее героя, ставшие там крылатыми.

К этому напряженному литературному бытию добавились в 1921 году и семейные хлопоты — когда у Зощенко родился сын. И нужно было на лето снять дачу и перевезти туда жену с ребенком. Должно быть, поэтому Горький, организовавший и возглавивший Комиссию по улучшению быта деятелей искусства, и оказал ему при первой же встрече материальную помощь, которая однако быстро разошлась на многие нужды. Он еще продолжал работать помощником бухгалтера в «Новой Голландии», но денег все равно не хватало. Сохранившиеся письма Зощенко к жене дают представление о бытовой стороне его тогдашней жизни. Вот письмо от июня 1921 года:

«Вера, ты странный человек. Мы условились взять твои сапоги — я взял. Заплатил 10 тысяч.

Теперь ты пишешь (мне передала мама письмо), чтоб я тебе прислал эти деньги и еще 10 тысяч.

Денег у меня нету. Достать их раньше как через неделю не смогу. Об этом нужно было раньше думать. И потом: ты только переехала. Я думаю, достаточно хозяевам пока половины цены.