Айседора Дункан - Моя жизнь. Встречи с Есениным

Удивительно, что когда расстаешься с любимым человеком, то, несмотря на скорбь, в то же время испытываешь странное чувство освобождения.

Это турне по России проходило с таким же успехом, как и предыдущие, но его отметило одно происшествие, которое могло бы оказаться трагическим, хотя и окончилось весьма комически. Как-то днем Крэг пришел повидаться со мной, и в течение одной короткой минуты я была на грани того, чтобы поверить, что ничто для меня не имеет значения — ни школа, ни Лоэнгрин, ни все остальные, — кроме радости видеть его вновь. Как бы то ни было, преобладающей чертой моего характера является верность.

Крэг был очень оживлен, находясь в разгаре создания «Гамлета» для Художественного театра Станиславского. Все артистки труппы Станиславского были влюблены в него. Артисты восхищались его красотой, веселостью и необычайной живостью. Он часами разглагольствовал перед ними об искусстве театра, и они старались изо всех сил выполнять все прихоти его фантазии.

Увидав его, я вновь подверглась всем прежним его чарам и обаянию, и все могло бы кончиться благополучно, не будь со мной очень хорошенькой секретарши. В последний вечер, как раз накануне отъезда в Киев, я дала небольшой обед Станиславскому, Крэгу и секретарше. В разгар обеда Крэг спросил меня, предполагаю ли я остаться с ним или нет. Я не могла ему ответить, и он, впав в один из припадков своего прежнего бешенства, поднял секретаршу со стула, унес ее в другую комнату и запер дверь. Станиславский был страшно возмущен и сделал все, что было в его силах, чтобы убедить Крэга отпереть дверь. Когда мы выяснили, что убеждения не возымели никакого действия, нам ничего не оставалось, как поехать на вокзал, где мы обнаружили, что поезд уже ушел десять минут назад.

Я вернулась со Станиславским на его квартиру, и мы мрачно старались говорить о современном искусстве, избегая упоминания о Крэге, но я видела, что Станиславский огорчен и возмущен поведением Крэга.

На следующий день я села в поезд на Киев. Там несколько дней спустя ко мне присоединилась несколько потрясенная и побледневшая секретарша. Когда я спросила ее, не хочет ли она остаться в России с Крэгом, она выразительно заявила, что не хочет. Итак, мы вернулись в Париж, где нас встретил Лоэнгрин.

Лето мы провели на яхте у берегов Бретани. Часто море так бушевало, что я сходила с яхты и следовала за нею вдоль побережья на автомобиле. Лоэнгрин не покидал борта, но был не слишком хорошим моряком, и часто его лицо становилось зеленым. Таковы удовольствия богачей!

В октябре я отплыла в Америку.

Лоэнгрин никогда еще не видал Америки. Разумеется, он взял на пароходе роскошное помещение, каждый вечер нам печатали специальное меню, и мы путешествовали, как особы королевского достоинства. Путешествие с миллионером, конечно, все упрощает, и все, направо и налево, склонялись ниц перед нами.

В Северо-Американских Соединенных Штатах существует какой-то закон, не разрешающий двум любовникам путешествовать вместе. Бедного Горького и женщину, в течение семнадцати лет жившую с ним, прогоняли с места на место, превратив их жизнь в муку, но, разумеется, если человек очень богат, эти мелкие неприятности совершенно сглаживаются.

Турне по Америке оказалось в высшей степени счастливым, успешным и удачным, ибо деньги идут к деньгам. Наконец, однажды в январе ко мне в уборную пришла какая-то очень нервная дама и воскликнула:

— Но, моя дорогая мисс Дункан, ваша беременность видна из первого ряда. Вы не можете так продолжать дальше.

На что я возразила:

— О дорогая м-с X., но это именно то, что я желаю выразить своим танцем: любовь — женщину, развитие — весну. Это и выражает мой танец…

Миссис X. растерялась при моих словах, но, тем не менее, мы решили, что лучше прекратить турне и вернуться в Европу, так как мое благословенное состояние действительно становилось вполне явным.

Я была очень рада, что мой брат Августин со своими маленькими детьми возвращается вместе с нами. Он успел развестись со своей женой, и я надеялась, что поездка развлечет его.

По предложению Лоэнгрина, которое я приняла после некоторого колебания, мы провели зиму, катаясь по Нилу.

Когда дагоба — нильское судно — медленно пробирается по Нилу, душа устремляется на тысячу, две тысячи, на пять тысяч лет назад сквозь мглу прошлого к вратам вечности.

Что я помню из этой поездки в Египет? Пурпурный восход солнца, алый закат, золотые пески пустыни, храмы. Солнечные дни, проведенные в храме в грезах о жизни фараонов, грезах о моем грядущем ребенке. Крестьянских женщин, шагающих по берегам Нила, в равновесии держащих сосуды на голове, их мощные тела, раскачивающиеся под темными тканями. Тонкую фигурку Дирдрэ, танцующую на палубе; Дирдрэ, гуляющую по древним улицам Фив.

Увидав сфинкса, она сказала:

— О, мама, эта кукла не очень красивая, но какая внушительная.

Она только училась словам, состоявшим больше чем из двух слогов. Помню маленького ребенка перед храмами вечности, гробницу фараонов, долину королей и караваны, пересекающие пустыню, ветер, волнами уносящий песок через пустыню, но куда? Восход солнца в Египте наступал с необычайной яркостью в четыре часа утра. После него заснуть было невозможно, ибо начинался упорный, беспрестанный визг насосов, черпающих воду из Нила.

Дагоба медленно двигалась под пение матросов. Ночи были прекрасны. У нас было с собой пианино «Стейнвей», и нас сопровождал очень талантливый молодой английский артист, каждый вечер игравший нам Баха и Бетховена, мелодии которых так гармонировали с просторами и храмами Египта.

Несколько недель спустя мы достигли Вади Гальфу и проникли в Нубию, где Нил становится таким узким, что можно было коснуться противоположного берега. Здесь мои спутники покинули меня и отправились в Картоум, а я осталась с Дирдрэ одна на дагобе и в течение двух недель проводила самые мирные дни моей жизни в этой чудесной стране, где всякие терзания и муки кажутся ничтожными. Наше судно, казалось, раскачивал ритм эпох. Для тех, кто может себе это позволить, поездка по Нилу в хорошо снаряженной дагобе служит наилучшим целебным отдыхом в мире.

Для нас Египет является страной грез, для несчастных же феллахов — страною труда.

Вернувшись во Францию, мы высадились на берег в Виллафранше, и Лоэнгрин арендовал на сезон великолепную виллу в Болье. С присущей ему порывистостью он забавлялся, скупая землю на мысе Ферра, где намеревался построить огромный итальянский замок.

Мы совершали автомобильные поездки, чтобы посетить башни Авиньона и стены Каркассоны, которые должны были послужить моделью для нового замка.