Николай Морозов - Повести моей жизни. Том 2

— Надо сдать арестованного! — сказал ему мой старший.

— Придется подождать, пока придет комендантский адъютант и доложит коменданту. Садитесь.

Мы все сели в разных местах.

Пришел другой молодой унтер-офицер интеллигентного вида и, спросив мою фамилию, сказал, что по газетам меня уже давно ожидают здесь.

— А свободная камера есть?

— Есть целых три. Проситесь в номер первый или второй, они лучше.

Наконец пришел и комендантский адъютант с серебряным аксельбантом на плече и, поздоровавшись со мной, взял у старшего конвойного мою сопроводительную бумагу.

— Но вы адресованы не сюда, а в двинскую тюрьму! — сказал он. — Почему привели сюда? — спросил он конвойных.

— Нам приказал здешний конвойный начальник, — ответил мой старший.

— Это все перепутал симферопольский прокурор! — говорю я. — Ведь в начале бумаги говорится же, что я приговорен на год в крепость! — и я показал ему строчку. — А он по привычке — в тюрьму да в тюрьму! Начав за здравие, кончил за упокой. Это он называет тюрьмой помещение в крепости.

— Но у нас и места, кажется, нет! — возразил он.

— Как нет?! — восклицаю я. — У вас три камеры свободны, и я даже просил бы поместить меня или в первый, или во второй номер!

Адъютант засмеялся.

— Даже и номера вам уже известны!

— Конечно. Ведь это мои друзья в Петербурге просили перевести меня сюда и именно в крепость. Если меня посадят в тюрьму, то они и теперь будут настаивать на переводе меня из нее сюда.

— Но бумага все же адресована не к нам, а в городскую тюрьму. И там, вероятно, уже есть о вас распоряжение, так что я ничего не могу сделать.

Он взял со стены телефонную трубку.

— Тюрьма! — сказал он в нее.

Прошла минута, он слушал.

— Скажите, есть у вас бумага о Морозове с назначением к вам?

Ответа мне не было слышно из трубки, но, повесив ее на ручку, он сказал мне:

— Сейчас обещали посмотреть!

Прошло с полчаса томительного ожидания. Раздался звонок.

— Ну что?

Опять ответа не было слышно.

— Но он адресован именно к вам!

Опять долгое безмолвное слушание в трубку. Наконец он повесил ее на стену и задумался.

— Там о вас нет никакой бумаги и не хотят принимать без прокурорского предписания. Я пойду и доложу коменданту.

Он взял бумагу и ушел. Длинные минуты ожидания вновь потекли одна за другой. Наконец он возвратился и сказал с улыбкой:

— Комендант сказал, что если это астроном Морозов, то он примет, а другого — ни в коем случае.

— Ну конечно, это я и есть! — ответил я с огромным облегчением.

Пройдя фасад комендантского здания, я увидел за ним каменное помещение вроде флигеля с большими решетчатыми окнами. В глубине крайнего из них стояла за решеткой фигура белокурого высокого человека.

— Вот ваш будущий товарищ, профессор Мякотин, — сказал мне штаб-офицер.

— Это мой знакомый, — отвечаю я, и мы раскланялись издали. — Кроме него, у вас теперь сидит еще один из знакомых мне писателей, Пешехонов.

— Да. Он рядом с Мякотиным. А вам назначена камера № 2 в противоположной стороне помещения. У нас только восемь номеров.

«Значит, маленькая тюрьма!» — с новым облегчением подумал я. — В таких личность узника не превращается в глазах начальства в простой номер.

Мы вошли в крошечный дворик, а из него через простую деревянную дверь, запираемую изнутри на цепочку, в длинный мрачный коридор с окнами на обоих далеких его концах. В нем ходил солдат с ружьем.

Направо и налево по сторонам, но довольно редко друг от друга, шли белые деревянные двери такого же устройства, как в обычных комнатах.

— Отворите номер второй! — сказал штаб-офицер пришедшему вместе с нами унтеру со связкой ключей.

Мы вошли в просторную квадратную комнату с двумя высокими окнами за решетками. Рамы были открыты, и свету было не менее, чем в обыкновенной квартире.

Между окнами стоял длинный стол вроде письменного в канцеляриях, и около него табурет. У одной из стен — кровать без постели. Больше ничего не было.

— К сожалению, не можем предоставить вам никакой мебели, — сказал мне штаб-офицер. — Если что нужно, можно взять напрокат в городе. Обед можно брать на свой счет из офицерского собрания или от одной дамы, живущей рядом и держащей домашнюю столовую.

Солдат принес в комнату мой мешок от фотографического аппарата, в котором я привез с собой полотенце, перемену белья, две щетки, а также мою подушку и жестяной чайник.

— А где же ваши остальные вещи?

— Да разве вы не знаете, как и откуда меня привезли?

И я кратко рассказал ему, как Ксана гонится теперь за мною через всю Россию и направляется в Витебск, не зная, что я здесь.

— Мне необходимо послать сейчас же телеграмму, чтобы она ехала сюда.

— Это можно, — сказал он. — А пока она приедет, я вам дам денег в долг. Сколько вам нужно?

— Рублей десять будет достаточно за глаза до ее приезда.

Он тотчас же вручил мне их.

Как все это было непохоже на порядки тюремного ведомства! Там я десять раз умер бы с голоду, и ни один смотритель не подумал бы хоть полтинник дать мне в долг!

Оставшись один, я начал ходить взад и вперед по комнате.

В ней было двенадцать шагов из одного угла в другой, противоположный, и мое хождение не походило больше на верчение на одном месте, как в крошечных одиночных камерах.

«Да, здесь я выживу и даже, вероятно, что-нибудь успею и написать, как только поправятся немного глаза!» — подумал я.

Пришел дежурный унтер-офицер, передал мне квитанцию на мою телеграмму Ксане и спросил, где заказывать обед.

— Принесите из офицерского собрания.

— Слушаю-с. А вот насчет кровати как быть? У нас матрацев нет.

— Принесите пока солдатскую соломенную постель, если есть. Мне не привыкать спать на жестком, а потом приедет жена и я устроюсь получше.

Вечером я лег на принесенный мне солдатский соломенный мешок, но он уже не показался мне таким неудобным, как другие.

«Получила ли Ксана мою телеграмму, если уже приехала в Витебск? Во всяком случае, — думал я, — если завтра не получу ответа, то буду телеграфировать в канцелярию витебского губернатора и начальнику витебской тюрьмы, чтобы Ксане сказали обо мне, когда она придет к ним».

Раннее утро уже алело в моих окнах. Я проснулся и почти в то же самое время дежурный по коридору принес мне телеграмму. Я с жадностью распечатал ее и вновь сильно заволновался. «Варварина выехала на дачу». Но кто же это телеграфирует мне? Кто-нибудь из ее домашних? Тогда Ксана все равно узнает. Но подписи не было, и я сообразил, что это любезно отвечает мне местный телеграфист, очевидно, узнавший из газет о моем привозе в Двинск.

— Нельзя ли мне сейчас же послать две телеграммы в Витебск? — спрашиваю.