Николай Морозов - Повести моей жизни. Том 2

Н. Морозов .

На последнем свидании со мной мои родные, расставаясь со мной на долгое время (если не навсегда), выражали сильное желание иметь мою фотографическую карточку. Поэтому я решаюсь обратиться к Вам с покорнейшей просьбой, не сочтете ли возможным выдать им для передачи моей матери одну из имеющихся в департаменте моих карточек, или, если это невозможно, не позволите ли Вы мне сняться для них на свой счет. Я очень прошу Вас не отказать мне в одной из этих просьб.

Николай Морозов .

Дорогая моя мамаша, дорогая сестра и брат!

Наконец-то после столетнего молчания я могу послать вам письмо, не опасаясь, что оно будет для вас только новым поводом беспокойства и преувеличенных опасений за мою участь. До сих пор я писал вам всего один раз, тотчас же после моего отъезда за границу, но письмо мое, как я узнал теперь, затерялось в дороге, и я, не получая от вас никакого ответа, уже не решался писать вам еще раз.

Но все это время я не переставал думать о вас, и часто, сидя с книгой в руках на берегу голубого Женевского озера, среди роскошной южной зелени, прямо над которой уходили за облака высокие снежные горы, я мечтал о вас и о вашем Боркé и с радостью променял бы все это на одно катанье с вами на нашей деревенской лодке.

Как вы поживаете, что делаете и думаете? Сколько перемен, должно быть, совершилось у вас за это время. Как выросли деревья в саду, как разрослись акации в кругу, как зарос тиной пруд (если только его не вычистили), и как стала велика та березка в кругу, которую я посадил лет пятнадцать тому назад над могилой найденного мной и потом умершего воробья! (Впрочем, ее, кажется, скосили.) Сколько перемен, должно быть, произошло и в вас самих!

Ты, Петя, говорят, стал настоящим Немвродом и целые дни ходишь с ружьем за тетеревами и другими птицами и стал так велик, что я едва достану тебе до глаз.

Вы, сестренки, стали также совсем большие. Мне приносили карточки Груши и Вари, я долго их рассматривал, и тебя, Варя, я даже не узнал, потому что я до сих пор не мог вообразить тебя больше стула, на котором ты, бывало, обедала с нами за маленьким столом. Верочка стала такая тоненькая, что, когда я увидел ее на свидании, мне даже стало ее жалко. Ты, Груша, изменилась менее, чем другие, и я тебя сейчас же узнал и нашел в тебе некоторое сходство с мамашей. Но как выросла и ты! Твоей карточки, Надя, я, к несчастью, не видел, но ты тоже, должно быть, очень выросла, потому что вышла уже замуж и имеешь даже своих детей. Как бы я хотел тебя видеть и Катю, которая, кажется, живет не с вами. Передайте ей, что я ее целую и обнимаю, и спросите, помнит ли она, как мы с ней вырезывали лошадей и всяких зверей из бумаги и прятали их во флигель за печкой, когда к нам назначили гувернантку? Я это отлично помню. Я тогда был еще очень мал и зол и помню, что иногда бил ее, как это, впрочем, делают, кажется, все старшие братья. Передайте мои приветствия обоих beaux frér'am [227], из которых я, к сожалению, знаю только одного, и всему вашему молодому поколению, которое я целую.

Но особенно хотелось бы мне видеть тебя, мамаша! Мне сказали, что у тебя теперь стало очень плохо зрение, вообще ты не совсем здорова. Напиши непременно или, если плохо видишь, попроси сестер написать мне подробно об этом. Меня особенно беспокоит то, что ты, наверное, представляешь себе мое положение гораздо хуже, чем оно есть в действительности. Я не буду, конечно, писать тебе, что не желал бы ничего лучшего, это была бы неправда, но ужасного, право, ничего нет, и теперь, когда я надеюсь время от времени переписываться с вами, я чувствую себя совершенно счастливым. Пишите мне все, обо всем, что только придет вам в голову, попросите и Катю об этом же. Я буду ужасно счастлив.

Ну прощайте, целую вас всех и крепко обнимаю.

Ваш Николай Морозов .

Дорогая моя Ольга, наконец я получил твое последнее письмо, и ты не поверишь, как я обрадовался, что ты хоть немного успокоилась от своих неосновательных фантазий. Но все твои объяснения о субъективности впечатлений в заключении положительно не заслуживают никакого уважения именно потому, что ты сама настолько умный человек, что сознаешь неизбежность этой субъективности, и потому всякий раз, когда тебе приходят в голову какие-нибудь ужасные фантазии, ты можешь и должна припомнить, что они не имеют никаких оснований на сходство с действительностью, что даже и на воле за последние годы ты всегда представляла ее хуже, чем она есть, а относительно будущего имела всегда самые невероятно черные предчувствия, которые никогда еще не сбывались. Дорогая Ольга, прости, что я браню тебя, но это, право, необходимо для тебя же, потому что ты губишь будто нарочно сама себя и довела себя наконец до воспаления в легких, причина которого, очевидно, заключается не в чем другом, как в горячечном состоянии, которое ты до сих пор поддерживала в себе. Слава богу, что это воспаление уже проходит и ты выздоравливаешь. Когда тебе будут в будущем приходить опять черные мысли, ради бога, припомни, что я говорил тебе сейчас о их вероятной и даже верной несостоятельности, и заставь себя думать о чем-нибудь другом, хотя и фантастичном, но менее мрачном: например, сочиняй в уме какой-нибудь роман à lа Купер. Это, по крайней мере, хоть развлечет тебя.

Я теперь боюсь, что если планы твои о дозволении нам свидания окажутся неосуществимыми (что я предполагаю заранее), то ты опять впадешь в уныние; если ты дорожишь моим спокойствием, пожалуйста, не строй на этом основании никаких новых зданий. Свидания даются теперь даже с находящимися на свободе родственниками чрезвычайно трудно, а наш брак, как сказал мне следователь, будет признан только в том случае, если представим свидетельство о венчании. Я совершенно здоров, был до сих пор спокоен, но письмо о твоей болезни несколько привело меня в уныние. Теперь я уже снова оправился, так как кризис у тебя прошел и ты, очевидно, скоро выздоровеешь. Веди более регулярную жизнь. Не лежи и не спи днем: от этого всегда болит голова и бывает бессонница. Как только перестанешь, все это сейчас же пройдет. Ложись спать всегда в одно и то же время, это также сохраняет здоровье. Я не знаю еще, когда меня увезут, но, если позволят, напишу тебе и оттуда. Ну прощай, моя дорогая, и не мучь себя.

Твой Н. Морозов .

Глубокоуважаемый Лев Николаевич!

Вчера у меня был астроном А. П. Ганский, посетивший Вас во время своего возвращения в Петербург после неудавшегося солнечного затмения. Он мне сказал, что Вы интересуетесь моей книгой об Апокалипсисе, и я спешу Вам теперь послать ее в знак моего глубокого уважения к Вам как писателю и человеку. Не знаю, насколько убедительными покажутся Вам мои доводы. Могу сказать только одно: если мои выводы ошибочны, я первый буду рад, когда их опровергнут. Если же они верны, будущие исследования оправдают их, и тогда моя книга принесет пользу, так как послужит к открытию истины.