Николай Морозов - Повести моей жизни. Том 2

В нее приходили мои товарищи для совещаний, и из нее же мы все должны были выехать в бричке и верхом в решительную минуту, для того чтобы больше сюда не возвращаться. Ведь и хозяйке, и ее кухарке после совершившегося события будет совершенно ясно, что на него ехали от их дома.

— Нет еще известий, когда вывезут из Петербурга? — спрашивал я у пришедшего ко мне Михайлова в первый же день после приискания себе этой прекрасной квартиры.

— Нет, но мне писали, что скоро. В тот самый момент, как их вывезут, нам протелеграфируют: «Акции поднялись!» А число, насколько поднялись акции, будет означать день и час их выезда из Петербурга.

— А наши не пропустят там их выезда? Ведь повезут тайно и неожиданно!

— Нет! Один из крепостных сторожей сейчас же сообщит об их увозе от него. Кроме того, наши все время дежурят на вокзале, и двое поедут с тем же самым поездом, чтоб телеграфировать нам и из Москвы, и из других городов, где у них могут быть остановки.

— А хороши ли купленные вчера лошади?

— Очень хороши! Небольшие, но сильные и быстрые!

— А бричка крепкая?

— Подержанная, но очень недурна. Вчера Фроленко, Адриан и Медведев, купив все разом, приехали в своем экипаже тройкой на постоялый двор под видом управляющего помещичьим имением, его конторщика и кучера.

И он тихо засмеялся.

— А верховые лошади?

— Тоже куплены! Да вот Фроленко с Адрианом уже едут за седлами к тебе.

Я выглянул в окно на улицу. Действительно, мои товарищи въехали в переулок и остановились у ворот моего дома. Из брички вылез Медведев и, войдя ко мне с рогожным кулем, завязал в него седла, вынутые из моего сундука, и уехал обратно.

— Теперь мы начнем, — сказал мне Михайлов, — пробные разведки обеих дорог. Не известно еще, куда повезут. Надо хорошо узнать обе дороги. Где твои карты?

Я вынул из сундука карты генерального штаба. Дорога в Чугуев и дорога в Змиев расходились между собой уже в самом городе. Мы начали изучать их. Они обе оказались почти прямые, и ошибиться в пути было невозможно.

Удовлетворенные полученными результатами, я и Михайлов пошли на его «конспиративную» квартиру, где должен был скрываться будущий освобожденный, а с ним и некоторые из нас. Она представляла хороший дом-особняк, нанятый Михайловым и меблированный сборной мебелью от его харьковских знакомых — различных общественных деятелей. Хорошенькая горничная, приветливо улыбаясь, отворила нам дверь. Это была на самом деле курсистка Роза, местная жительница, игравшая роль горничной, как настоящая актриса. Хозяйкой была Перовская.

Я подошел по очереди ко всем окнам. Из них были видны три улицы на значительное расстояние. Подойти незаметно к дому было трудно.

— Отправимся сейчас же в Основу! — сказала нам Перовская. — Там уже ждут нас Баранниковы, а также, может быть, придут и остальные. В лесу удобнее сходиться вместе под видом прогуливающихся.

Она накинула свое пальто и шляпу, и мы пошли втроем в знаменитый лес, где Шевченко сочинял свои украинские стихи. На одной из его лужаек сидела с закусками почти вся остальная наша компания. Новостей пока не было никаких, и мы, лежа в траве под деревьями, наблюдали сквозь их ветви проблески голубого неба.

— Расскажите, как вы теперь убежали от жандармов? Я еще не знаю подробностей! — спросил Фроленко Перовскую.

— Да совсем просто! — ответила она. — Жандармы арестовали меня в Крыму в имении брата и заявили, что по распоряжению из Петербурга меня должны выслать в Архангельскую губернию. Мне страшно не хотелось, но, конечно, пришлось. Я взяла белья в свой чемодан и денег, но деньги тотчас же отобрали жандармы и повезли их сами. На третью ночь мы приехали на станцию Бологое, где нужно было пересаживаться на рыбинский поезд. Но он отходил только утром. Я легла спать на диване в дамской комнате, а жандармы сели у дверей. Мы были все утомлены дорогой, и они оба уснули. Вдруг слышу: подходит скорый поезд из Москвы в Петербург. Я встала с дивана, вижу: жандармы спят; отворила окно комнаты и вылезла через него на платформу, а затем вошла прямо в вагон третьего класса, где вся публика уже спала. У меня не было ни одной копейки денег, жандармы все отобрали, и потому я сейчас же залезла под скамью и легла в глубине. Никто из спящих не обратил на меня внимания. Я очень трусила, что жандармы проснутся и не выпустят поезд без обыска. С замиранием сердца ждала я третьего звонка, и мне казалось, что мы стоим без конца на этой станции. Но вот поезд поехал, и через восемь часов я благополучно доехала до последней перед Петербургом станции. Там я сошла с поезда, думая, что на петербургском вокзале все жандармы предупреждены телеграммами и кто-нибудь из знающих меня в лицо ожидает там моего приезда.

— А со станции вы пришли пешком в Петербург?

— Да, и страшно проголодалась! Не ела целый день. А усталости никакой не чувствовала, пока не пришла к знакомым.

— Зачем вы тогда поехали к брату в Крым? — заметил Михайлов. — Ведь вы были предупреждены, что вас, как и его, — и он указал на меня, — после процесса решено было административно выслать в Архангельскую губернию? [52]

— Да, но многие думали, что высылать будут только тех, кто останется в Петербурге, а тех, кто уедет на родину, оставят в покое. Потому, кроме него, никто из выпущенных не скрылся, а разъехались по домам в провинцию.

— И всех их, как вас, сцапали на родине и повезли в тундры! Разве можно было думать, что Третье отделение успокоится оттого, что люди сами уехали? — укоризненно ответил лежавший на траве рядом с Александром Михайловым Адриан Михайлов, которому предназначалось быть кучером при предстоящей попытке освобождения.

Наступило молчание.

Палящий солнечный жар мало-помалу начал уменьшаться. Было совершенно тихо. Длинная полоса пыли потянулась по дороге за проезжающей телегой и, казалось, не хотела с нее сойти. Хорошо нам было сидеть на опушке леса и слушать друг друга.

Прошло несколько дней в ожидании. У нас все было давно готово: и экипаж, и верховые. Дорога была обследована, и общий ее характер оказался не совсем благоприятным для наших целей. Широкая ровная степь без кусточка или холмика расстилалась на необозримое пространство. Ни одного значительного оврага, где можно было бы устроить засаду. Но, как бы то ни было, нам оставалось только ждать известия и выезжать. А жизнь кругом нас шла так спокойно, и сами мы наконец так привыкли к праздности, что мне начало казаться, будто никого никогда к нам не привезут.

И вдруг, как вспышка яркой зарницы в тихую летнюю ночь, пришла к нам условленная телеграмма.

— Вчера вечером они выехали из Петербурга! — прибежал ко мне рано утром возбужденный Александр Михайлов. — Значит, сегодня будут уже в Москве, а послезавтра утром у нас! — воскликнул я, мысленно сосчитав время.