Алексей Медведев - Разговор с молодым другом

«Возьмет или не возьмет?» — этот вопрос волновал всех. Его задавали зрители, судьи и сами участники. Первая попытка — и вздох разочарования проносится по залу. Вторая — опять неудача.

— Устал, — слышу я за своей спиной взволнованный голос Шатова. — Ничего не выйдет.

Но я знаю, что Николай Иванович просто настраивает себя на худшее. В душе он верит в Аркадия. Недаром же он подходит к Аркадию, напоминает, что нужно расслабиться, что-то подсказывает.

Третий подход. В цирке наступает, как говорится, «мертвая» тишина. Вот Аркадий взялся руками за гриф, поднял штангу на грудь и тяжело выдохнул воздух. И вдруг неуловимым, точно рассчитанным движением посылает штангу вверх.

— Есть!

— Есть!

— Есть! — раздаются голоса судей, и гром аплодисментов был наградой мастерству и настойчивости советского спортсмена.

Соревнования по штанге окончились. Теперь можно было полностью окунуться в праздничное море фестиваля. В первый же «свободный» день у нас состоялось несколько интересных встреч с молодыми посланцами Южной Америки. Никогда не забуду долгий разговор с юношей из Бразилии Балтазаром Сантосом.

— Моя мечта — учиться, — сказал он мне через переводчика. — Но нет средств. Мы бедные крестьяне. Кто оплачивает твою учебу? — спрашивает он меня. Я ответил, что учусь бесплатно. Он сначала не поверил. Потом вдруг вскочил с места и заговорил быстро-быстро.

— Он спрашивает, — перевели мне, — нельзя ли ему поехать в Советский Союз.

Не успел я ответить, как Сантос схватил за руку переводчика и что-то тихо, но твердо сказал.

— Он говорит, — сказал переводчик, — что погорячился. Ему нельзя покидать свою родину. Он будет бороться за то, чтобы и в Бразилии так же хорошо жилось молодежи.

Еще одна памятная встреча произошла у нас на одной из новостроек восточного сектора Берлина. Здесь мы познакомились с руководителем молодежной бригады строителей Гансом Вернером. Интересна его судьба. В последние дни войны мать Ганса, напуганная нацистской пропагандой, убежала из Берлина на запад. Отец еще в 1942 году погиб на Восточном фронте.

Два года мать и сын не могли найти себе постоянной работы в Западной Германии. И они решили вернуться в родной город. Здесь Ганс сразу же поступил на стройку, стал бригадиром, а мать его работницей на швейной фабрике. Они получили новую квартиру, живут хорошо.

— Пусть никогда больше не будет войны, — говорит Ганс. — Она ничего не приносит людям труда, кроме несчастий. А в мире так хорошо жить, так много вокруг прекрасного. Слова молодого немца о том, что в жизни много прекрасного, я вспомнил на следующий день на заключительном концерте фестиваля. Мы от души аплодировали мастерам русского балета, прекрасным танцорам из Венгрии, с блеском исполнившим чардаш, и китайскому юноше Ван Зо Лину, фокуснику и жонглеру, и жанровому певцу из Парижа Мишелю Карно… А когда конферансье объявил, что концерт окончен, зрители — а их было больше пяти тысяч — встали и дружно запели Гимн демократической молодежи. В эту минуту я почувствовал чье-то прикосновение. Повернул голову — это молодой индус протягивает мне руку. Вижу-во всем зале руки сплелись в крепкое рукопожатие.

Заканчивался последний день фестиваля. Темнело. Мы вышли на улицу в колонне. Впереди уже бурлило людское море. Погасли огни. И вдруг улицы осветились тысячью ярких факелов, которые зажгли демонстранты. Стало жарко. Пламя пылало в ночи. Иногда оно освещало страшные развалины, словно напоминая нам о том, что несет с собой война.

Освещенные светом факелов, пришли мы на площадь Маркса-Энгельса. И здесь произнесли клятву быть верными делу мира. Быть верными всегда и во всем. И снова десятки тысяч молодых голосов запели Гимн демократической молодежи. Переполненные незабываемыми впечатлениями, вернулись мы на Родину. На следующий день я пришел в комитет комсомола своего завода. Секретарь комитета Сергей Кузнецов встретил меня как старого знакомого.

— С чем пожаловал, Леша?

— Столько видел в Берлине хорошего, рассказать ребятам хочется…

— Ото, молодец! Спасибо. Через день в просторном помещении заводского клуба собралась молодежь завода. Я увидел здесь много знакомых лиц. Вот Николай Захаров, Виктор Чичнев, Леонид Кузнецов из модельного… Но среди присутствовавших было много молодежи, недавно переступившей порог завода. Все слушают внимательно. А когда рассказ закончен — обступают, завязывается задушевный долгий разговор.

— Интересуются, значит, нашей страной?

— А про наш завод рассказывал?

— Как он, Берлин, выглядит? — сыпались со всех сторон вопросы.

Я стараюсь ответить как можно обстоятельнее. А потом достаю блокнот и говорю:

— Ребята, записал я тут несколько адресов. Это вот строители из Берлина… Это пивовары из Пильзена… просили писать. Хотят как можно больше про нашу страну знать. «Мы, — говорят, — у вас жить и работать учимся. Вы для нас пример».

…Продолжались тренировки. Обнаружив ошибку в рывке, мы с Романом Павловичем решили пересмотреть свои позиции и в жиме — движении, в котором у меня были особенно слабые результаты. Снова сели за кинограммы. Оказывается, и здесь была ошибка, мешавшая двигаться вперед. Заключалась она в следующем. Когда штанга бралась на грудь, я перед началом жима чуть-чуть расслаблял кисти. В этот момент локти уходили немного назад. Незаметное, совершенно неуловимое для глаз движение. Но оказывалось, что в дальнейшем оно играло роль тормоза. Отведенные назад локти заставляли кисти рук при начале жима идти вперед, а следовательно, и резко вперед выносить штангу. Чтобы создать этому противовес, тело отклонялось назад, а значит, принимало запрещенное правилами положение.

Таковы плоды наших раздумий, плоды долгих и кропотливых поисков. Они потребовали большого труда, настойчивости, смелости. Но без этой работы совершенно немыслимо было бы дальнейшее движение вперед.

Учеба в техникуме, общественная работа, напряженные тренировки…

Интересная, кипучая жизнь.

В 1951 году принесла она мне новую радость. Большую, ни с чем не сравнимую. Встретил я свою любовь. Звали ее Лизой.

Влюбленные, мы ничем не отличались от многих таких же счастливцев. Назначали свидание у памятника Пушкина, гуляли по улицам и переулкам Москвы, ходили в кино. Около десяти Лиза посматривала на часы и, стараясь быть строгой, говорила:

— Леша, у тебя режим…

Я пытался отвоевать хотя бы еще полчасика, но всегда слышал неизменный ответ:

— Я же о тебе забочусь…

Глубокой осенью в составе второй сборной страны я уезжал в Польшу. На вокзале меня провожала Лиза. На прощание она тепло и сердечно сказала:

— Береги себя.

Прежде, наблюдая, как прощаются мои товарищи с женами, я всегда удивлялся этим однообразным напутствиям. Но сейчас почему-то было очень приятно слышать эти слова.