Виктор Конецкий - Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

А под нами на дне моря в холоде, мраке и тишине лежали искалеченные минами и торпедами корабли. Лежали там и английские, и американские транспорта из союзных конвоев. В них спали вечным сном матросы из Ливерпуля и Нью-Йорка, Мельбурна и Сан-Франциско, которые этой дорогой водили в наши порты корабли в недавние годы, когда мы дрались против общего врага и помогали друг другу. И нельзя было не думать обо всем этом тогда, в ту новогоднюю ночь. Хотелось подойти к капитану, тронуть его за локоть и сказать: «Послушайте, мистер, обещайте, что, вернувшись в свою Великую Британию, вы не забудете того, что произошло сегодня. Сегодня мы помогли вам. Завтра вы где-нибудь отквитаете этот долг. Ведь это главное — дружба между всеми людьми на земле и в море. И тогда не будут опускаться на фунт разорванные минами корабли. Тогда не будет войн». Но я не мог найти в этот момент нужных слов.

Я просто стоял на мостике, закрывал от брызг лицо и думал. И мне кажется, что многие на «Елизабет» думали так же, глядя на то, как мигает впереди гакабортный огонь на корме нашего «Колгуева».

Утром мы отшвартовали «Елизабет» у причала судоремонтного завода в Мурманске. Новогодняя ночь окончилась. Мы распрощались.

Весной сорок второго года Анна уехала из осажденного Ленинграда, увозя от гибели сынишку. Перед тем как закрыть и запечатать комнату, Анна положила на стол, на самое видное место, несколько пачек папирос и записку. Папиросы она выменяла на кольцо, подаренное мужем в канун их свадьбы. Записка была короткой: «Дмитрий, дорогой, я уезжаю. Андрейка очень плох. У него, вероятно, цинга. Когда левую ногу колешь булавкой, он уже не чувствует боли. Верю, что у меня хватит сил добраться с ним до Омска. Там мама.

Дмитрий, я не могу плакать — слез нет. Но где ты, что с тобой? Почему так давно нет писем? Какой ужас у меня на душе! Твоя мама умерла в марте. Где она похоронена, я не знаю. Прости за это, не было сил хоронить ее самой.

Я знаю — ты жив, ты приедешь сюда и будешь курить эти папиросы. Дмитрий, нет слов сказать, как я люблю тебя. Мне страшно кончить сейчас писать тебе, перестать говорить с тобой. Дмитрий, мой родной…»

В Омске вечерами окна домов ярко светились — маскировки не было. Весенняя непролазная грязь стояла на улицах и во дворе госпиталя, где то ли сестрой, то ли сиделкой устроилась работать Анна. Андрейку бабушка быстро вылечила — кормила его тертой сырой картошкой.

Писем от Дмитрия не было. В конце лета Анна получила из Москвы извещение о том, что ее муж, Дмитрий Викторович Горин, пропал без вести на Ленинградском фронте в бою у поселка Друнино, в двенадцати километрах к юго-западу от станции Мга.

Безногий солдат, у койки которого Анне приходилось больше всего проводить времени, как-то взял ее руку, положил себе на глаза, придавил своей шершавой ладонью, спросил:

— Кем муж-то по специальности был, а, сестрица?

— Сапер, — потерянно ответила Анна. («Почему он «был» говорит?.. Еще не известно ничего. Еще жив, может быть, Дмитрий. Еще вернется…» — подумала Анна.) — Инженер-сапер, — повторила она, едва сдерживая неприязнь, которая появилась у нее к безногому.

— А я вот пехота, сестрица. Но ты все одно расскажи, что из части тебе написали.

Анна прочла письмо от командира батальона, полученное в ответ на ее запрос. Письмо это она знала наизусть. «Саперы лейтенанта Горина разминировали проходы в минных полях противника, двигались впереди взвода автоматчиков, производившего разведку боем. Группа была контратакована противником и отошла. Лейтенант Горин с задания не вернулся. Так как обстоятельств его гибели никто не наблюдал и среди убитых тело лейтенанта обнаружено не было, я дал сведения о нем как о пропавшем без вести. Дата случившегося — 2 апреля 1942 года».

Дальше было о том, что лейтенант Горин проявил себя мужественным воином, верным товарищем и пользовался у подчиненных заслуженным авторитетом, — это Анна не стала говорить.

— Ты жди все же, сестрица. Все может быть, — сказал безногий, отпустил ее руку и потянул себе на лицо полотенце. Ему все время почему-то хотелось закрыть лицо.

Анна вышла из палаты и остановилась у двери. Кто-то из раненых хрипло и равнодушно сказал за дверями:

— Подорвался на мине — вот и вся лавочка. Ухнет противотанковая, так тело не найдешь, хоть всю землю перекапывай.

Никто не ответил ему. И тогда впервые Анна заплакала. До этого слез не было — горе сухим комом запеклось в груди. Вскоре сыну была назначена пенсия. Все говорили, что это означает лишь одно: Дмитрий погиб.

После войны Анна вернулась в Ленинград, работала на старой работе — в типографии. Работала много потому, что жить было трудно, и потому, что работа отвлекала от грустных мыслей.

Мать Анны часто говорила ей: «Перестань убиваться. Ты еще молодая, красивая. Выходи замуж. Сыну отец нужен. Хоть о нем подумай. Нельзя же одним горем всю жизнь жить».

Анна молчала. По вечерам мать долго молилась за перегородкой, всхлипывала. Потом Анна слышала, как она много раз подряд целует иконку: бэп, бэп, бэп… Анне было противно все это. Особенно быстрые и частые: бэп, бэп. Чтобы сдерживаться и не крикнуть матери что-нибудь злое, она закусывала пальцы, и на них оставались от зубов следы — синие мелкие черточки.

Разлад с матерью начался еще давно, когда Анна уехала к Дмитрию. Дмитрий был младше Анны на два года, работал тогда на заводе простым рабочим и, по мнению матери, был Анне не пара.

Жить теперь с матерью было трудно, но необходимо. Анна возвращалась из типографии поздно, и нужно было кому-то присматривать за Андрейкой. Ему шел девятый год. Сын очень любил Анну. Не ложился спать, пока она не приходила с работы. Дремал, сидя в своем любимом кресле у репродуктора. После чая показывал ей дневник, рассказывал о книжках, которые читал. Был он похож на отца. Анна гладила его по голове, шевелила вихры, думала: «Если бы знать, где могила Дмитрия. Ведь это уже счастье было бы: съездить на могилу, побыть там одной…»

Как-то летом в отпуск она поехала на станцию Мга. Поезд пришел туда вечером. Всю ночь Анна просидела в деревянном бараке, который заменял разрушенный вокзал. Несколько раз выходила на перрон. Слушала гудки паровозов, свистки составителей. Из низких темных туч сеял дождь. В темноте ходили по путям люди, размахивали желтыми огоньками фонарей, но Анне казалось, что она одна во всем мире, потому что всем вокруг наплевать на нее, на ее горе. Все забыли войну, живут новыми радостями, новым горем. А она все не может забыть прошлое, последний приезд Дмитрия с фронта в Ленинград, то, как он положил в кроватку к сыну пистолет в кобуре, сказал: «Пусть привыкает, мужчина».