Виктор Бакин - Владимир Высоцкий без мифов и легенд

Ю.Любимов: «Мне захотелось через пару лет вернуться к Брех­ту, чтоб просто проверить мастерство театра — как он сейчас зву­чит. И еще мне казалось, что ситуация в мире была острая: начались атомные испытания страшные, взрывы, первый конфликт Сахаро­ва с Хрущевым, когда взорвали огромной силы водородную бомбу... И Сахаров умолял не делать этого».

В этой пьесе Б.Брехт через жизнь и образ Галилея как бы за­ново открывал азбучную истину — научный и общественный долг нераздельны. Галилео Галилей, скромный учитель математики в Па­дуе, встает на защиту учения Коперника. Презирая опасность, ко­торая грозит ему со стороны инквизиции, Галилей пропагандиру­ет теории, в корне подрывающие «истины» Священного Писания. В 1633 году ученого вызывают на суд инквизиции в Рим. И здесь, устрашенный орудиями пыток, Галилей отказывается от открытых им законов строения Вселенной. Его отречение читают на площадях и улицах. До конца своих дней Галилей живет в полном уединении, пленником инквизиции. Рисуя путь великого ученого, отказавше­гося, вопреки истине и убеждениям, от своих открытий, Брехт вы­носит ему суровый приговор. И этот приговор тем более суров, что звучит он из уст самого Галилея. В этой пьесе, где прекрасно пере­дана атмосфера XVII века, Брехт поставил один из самых важных вопросов современности — вопрос о моральной ответственности ученого перед человечеством.

Брехт поместил Галилея в нашу жизнь — рассказывая о собы­тиях трехсотлетней давности, напоминает о сброшенной на Хироси­му бомбе. Пьеса — поучительная, мудрая, диалектически сложная, быть может одна из самых сложных среди всей драматической ли­тературы XX века. Любимов не испугался этой сложности, а, скорее, она подхлестнула его на воссоздание пьесы на сцене «Таганки».

Перевод пьесы сделал Лев Копелев, стихотворные вставки при­думал Наум Коржавин, а музыку к зонгам сочинили Б.Хмельниц­кий и А.Васильев.

Роль Галилея предназначалась для Н.Губенко. Но в этот период он много снимается в кино и пытается вообще уйти из театра. Па­раллельно эту роль готовил Александр Калягин с помощником ре­жиссера Алексеем Чаплиевским. Последний раз Губенко репетиру­ет Галилея 22 ноября 1965 года. Высоцкий должен был играть роль уличного певца. Затем работа над спектаклем прервалась из-за ин­тенсивной работы над пьесами «Самоубийца» и «Трое на качелях».

В январе Любимов отсутствует и работу над спектаклем продолжа­ет Валерий Раевский. Он пробует Высоцкого в роли Галилея.

7 февраля Любимов на первом же просмотре подготовленного материала назначает Высоцкого на главную роль. Калягин тоже не прекращает работу над ролью, но в течение последующих двух ме­сяцев до премьеры репетирует всего 5 — 6 раз, в то время как Вы­соцкий — почти ежедневно по 6 часов в день.

При первом появлении Высоцкого на сцене создавалось впе­чатление, что он слишком молод для своей роли — коротко постри­женный, с мальчишеским лицом. Даже придуманная художником спектакля Э.Стенбергом длинная, простая и грубая темно-коричневая мантия, полы которой влачились по земле, не могла доба­вить ему возраста. А.Демидова: «Галилей — первая большая роль Высоцкого, которую он делал на свой манер. Рисунок роли лепил­ся как бы с себя. Легкая походка, с характерным коротким шагом, мальчишеская стрижка, да и вся фигура выражала порыв и страст­ность. И только тяжелая мантия давила на плечи. Не было грима, не было возрастной пластики, хотя действие в пьесе тянется около тридцати лет. Галилей у Высоцкого не стареет. Игрался не характер, а тема — в смертельном поединке сталкивался прогресс с инквизи­цией, доказывая, что свобода науки — мнимая, что компромисс ее с реакцией неизбежно приводит ученого к полному духовному опус­тошению и преждевременной гибели. Сюжет, разыгрывавшийся три столетия назад, воспринимался как сегодняшний».

Для спектакля Любимов выбрал музыку Д.Шостаковича и ввел в спектакль два хора, находящихся по обеим сторонам сцены. Сле­ва — мальчики в белых одеждах, справа — монахи в черном. Они судили каждый поступок Галилея. Левые одобряли, правые осуж­дали. Для одних он опасный еретик, способный возмутить разум людей, для других — надежда человечества в сражении между ре­лигией и наукой. Галилей Высоцкого был гениальный искатель ис­тины, трагически осуждающий себя. Он приходит к раздвоенному концу не из-за старости, не из-за немощи или соблазна плоти — его ломает, насилует общество: «Я отдал свои знания власть имущим, чтобы те употребили их... или злоупотребили ими... и человека, ко­торый совершил то, что совершил я, нельзя терпеть в рядах людей Науки...» Но Любимов придумывает оптимистический финал, под­черкивающий трагизм борьбы за истину, доступную теперь любо­му мальчишке, — на сцену выбегают дети и яростно вращают ма­ленькие глобусы: «А все-таки она вертится!»

Выступая в 72-м году на Таллинском телевидении, Высоцкий рассказывал о своем Галилее:«Я вначале играл комедийные роли и вдруг я сыграл Галилея. Я думаю, что это получилось не вдруг, а, так сказать, вероятно, режиссер присматривался — могу я или нет...

Через пять минут никого уже не смущает, что, например, Га­лилея я играю без грима, хотя ему в начале пьесы сорок шесть лет, а в конце — семьдесят, а мне, когда я начинал репетировать роль Галилея, было двадцать восемь лет. Я играл со своим лицом, только в костюме. Такой у меня, вроде балахона, вроде плаща, такая на­кидка коричневая, очень тяжелая — как в то время был материал; грубый свитер очень. И несмотря на то что в конце он — дряхлый старик, я очень смело беру яркую характерность, играю старика, человека с потухшими глазами, которого совершенно ничего не ин­тересует, который немножечко в маразме. И совершенно не нужно гримироваться в связи с этим...

Спектакль этот сделан очень, мне кажется, своеобразно... У нас в нем два финала: как бы на суд зрителя два человека. Первый фи­нал — это Галилей, который уже не интересуется абсолютно тем, что произошло. Ему совершенно неважно, как упала наука в связи с его отречением. А второй финал — это Галилей, который понима­ет, что он сделал громадную ошибку, отрекшись от своего учения, что он отбросил науку назад. И несмотря на то что до этого он был старик дряхлый, я говорю последний монолог от имени человека зрелого, но абсолютно здорового, который в полном здравии и рас­судке понимает, что он натворил. Ну и еще любопытная деталь. Брехт этот монолог дописал. Дело в том, что пьеса была написана раньше, а когда в 45-м году была сброшена бомба на Хиросиму, Брехт написал целую страницу этого монолога об ответственности уче­ного за свою работу, за то, как будет использовано его изобретение. Вот это была очень серьезная и любимая роль...»