Евгений Баранов - Автобиография

15) «Армяне» – Москва;

16) «Рассказы о Бельгии, Франции Англии» – Москва;

17) «В горах Кавказа» – Москва.

Е. З. Баранов

Родился я в конце декабря, кажется, 28-го числа 1869 года в слободе Нальчик Терской области (Северный Кавказ). Родители мои были сначала крепостными крестьянами помещика Новикова, бывшего владельца села Непецына Коломенского уезда.

Прежде чем откупиться на волю, отец работал на табачной фабрике Мусатова в Москве, потом долго странствовал по южной России, нанимался в батраки, ездил из Черноморья с чумаками в Крым за солью, в Таганроге работал на свечном заводе. В этом городе во время одного большого пожара он спас от гибели женщину и ее ребенка – вынес их из объятого пламенем дома, причем сам пострадал довольно серьезно, получил ожоги рук и плеч; следы этих ожогов, в виде заросших шрамов, остались у него на всю жизнь. За этот подвиг он был награжден серебряной медалью с надписью «За спасение погибавших»; но медали он никогда не носил: вообще он был скромный человек и к подобным «отличиям» и «почестям» относился с благодушною насмешливостью. После таганрогской жизни он сделался коробейником; в 50-м году попал в Нальчик и открыл здесь железно-бакалейную торговлю, которая пошла очень хорошо, так что через 10 лет он купил дом, в котором я и родился. Отец был довольно способный человек: самоучкой научился читать и писать, довольно хорошо рисовал карандашом, резал по дереву, слесарничал. Мать была религиозна, но умела лишь читать, да и то плохо. Откупился отец с матерью в середине 50-х годов.

Познакомился я с книгой 5–6 лет, когда научился читать; первые уроки чтения преподали мне старшие брат и сестра, и наш сосед, еврей, часовых дел мастер, Захария Фрахтман. Он был высокий, немного сгорбившийся старик, получивший прозвище оглобли. Был он человек хороший – мягкий, добрый, но слободские евреи недолюбливали его и называли сумасшедшим. Они обвиняли его, во-первых, в том, что он читает запрещенную книгу, во-вторых, говорит очень хорошо, вообще, о религии. Эта «запрещенная книга», как позже я узнал от одного из старших сыновей Захарии, было старинное заграничное издание на еврейском языке, заключавшее в себе религиозно-философский трактат какого-то религиозного раввина. На Захарии я остановлюсь несколько позже потому, что в раннем моем детстве он был очень хорошим моим приятелем и немного – учителем, т. к. я от него кое-что перенял.

Он был большим мечтателем. Своим ремеслом он не занимался (им занимались трое взрослых его сына), а «выдумывал» разные «составы», «порошки», что-то по ночам «искал на небе», направляя в него старинную подзорную трубу, собирал на берегу реки какие-то камни, дробил их, прожигал и промывал. Я часто присутствовал при его опытах. Раз весной, уединившись в старую кухню, мы принялись кипятить в колбе какой-то «состав». Вдруг произошел страшный взрыв; одну из стен кухни вынесло на двор, мы же остались каким-то чудом живы и невредимы. В доме Фрахтмана было довольно много книг; среди них были переводные романы, были и описания путешествий. Вот с этих-то путешествий и началось мое чтение. У старшего моего брата было много собрано сочинений Эмара, Майн Рида, Мариотта, Купера, Ферри, Вальтера Скотта. Но с ними я познакомился позже. Семи лет я начал ходить в Нальчикскую горскую школу. В начальном отделении, куда я попал, учителем был невежественный и грубый человек Стригуненко. Учить он не умел, зато был большой мастер давать щелчки сразу тремя пальцами. У него я ничему не научился, притом же и убегал часто из класса. После Стригуненко моими учителями были Ипполит Александрович Керу, человек с университетским образованием, талантливый учитель и благородный человек, потом А. Ф. Фролков, в свое время известный педагог, автор лучшей биографии Ушинского. Но я вообще учился плохо. Когда я подрос, прочитал Эмара и ему подобных писателей, учение пошло еще хуже: началось «путешествие в Америку», охота на бизонов, столкновение с индейцами. «Америка» же была под боком – на север пошла степь, на юго-запад лесистые горы, доходящие до подножия снегового хребта. За путешествие в Америку дома меня часто пороли, потому что я нередко пропадал на сутки – на двое, ночуя где-нибудь на пчельнике или вместе с охотниками у костра. С 12-ти лет я стал ходить на охоту с ружьём и вначале стрелял исключительно диких голубей, которых в окрестностях Нальчика было много. Потом стал страстным охотником и оставался таковым до 25-лет. За охоту тоже частенько влетало, особенно после одного несчастного случая с одним из моих школьных товарищей, который, неосторожно обращаясь с ружьем, застрелил насмерть свою сестру. С 15 лет начал брать уроки живописи у одного иконописца. 17-ти лет (в 1885 г.) кончил учение, а в 1886 году уехал в Москву и поступил в Московское Строгановское технического рисования училище. Впрочем, училище посещал изредка, а почти каждый день ходил в Румянцевскую библиотеку. В январе 1887 года был арестован по распоряжению московского охранного отделения. При обыске, кроме рукописи и двух нелегальных брошюр, ничего не нашли. В одиночке просидел 6 месяцев. В Москву приехал старший брат; у него была «сильная рука» в министерстве внутренних дел; с помощью этой «руки», брат добился того, что меня выслали на родину в Нальчик под гласный надзор полиции. С отцом встретились мы не особенно дружелюбно, он не мог простить мне того, что я поехал учиться, а попал в острожники. Живя дома, я занялся исключительно охотой; в магазин не заглядывал и отцу в торговле не помогал. В это время я начал записывать слободские песни, часть которых (минимальная) была впоследствии напечатана в Сборнике материалов для описания местностей и племен Кавказа. В 1888 году в связи с московским делом я по распоряжению департамента полиции был арестован, просидел в нальчикской тюрьме три месяца и был выпущен. Выезд из Нальчика без разрешения департамента полиции был запрещен на три года. Отношения с отцом обострились до крайности (мать умерла еще в 1885 г.). Тут благодаря знакомству с слободской «аристократией» мне удалось получить место писца у начальника участка (нечто вроде станового пристава) на жалование – 15 р. в месяц. Я ушел от отца, нанял комнату у сестры своего товарища. У начальника прослужил год, потом поехал писарем в горный аул. Здесь тоже занялся записыванием терско-татарских сказок, легенд, которые потом помещал в газете «Терские ведомости».

Приехав из аула, помирился с отцом. Ходил на охоту, пил водку с слобожанами, писал им жалобы на местное начальство и, по насмешливому выражению отца, сделался «защитником сирых, обездоленных и горьких пьяниц». Принялся писать обличительные корреспонденции в «Терских ведомостях» и «Северном Кавказе» Начальство обозлилось против меня страшно.