Александр Поповский - Искусство творения

Ученый раскопал руками навоз и вытащил несколько потемневших корней. Закопанные живыми, они были убиты высокой температурой и успели уже загнить.

— Хорошо, — резюмировал Лысенко, — заложите порцию побольше, с полцентнера, центнер. Я завтра уезжаю, телеграфируйте, как пойдут у вас дела.

Дела, как назло, шли из рук вон скверно. Ни одной телеграммы ученый не получил, хотя ждал вестей с нетерпением. Напрасно Лысенко утруждал телеграф, задавал работу телеграфистам. Никто не отвечал ему на вопрос: «Как подвигается дело?», потому что оно не подвигалось и прочно стояло на месте.

Вот что случилась с Ленинских Горках.

После отъезда ученого Филиппов еще жарче принялся за работу. Он начал с того, что передвинул навозные массы ближе к лаборатории. Они теперь находились в пяти шагах от нее и на таком же расстоянии от кабинета Лысенко. Подготовив экспериментальное поле, он отвесил сорок килограммов корней и уложил их в навоз. Аспирант был спокоен: то, что ему удалось с килограммом корней, должно удаться и с полуцентнером.

Спустя десять дней прибыла первая телеграмма ученого. Не теряя ни минуты, аспирант заглянул в жаркие недра навоза. То, что он увидел, было более чем неутешительно: корни не проявляли ни малейшего желания разлагаться. Когда поток телеграмм вновь напомнил Филиппову об эксперименте, он снова вырыл корешки и, к своему огорчению, не нашел ни малейших перемен.

Что стало с навозом? Он раньше справлялся с этой задачей о несколько дней.

Исчерпав все возможности, а с ними и терпение, Филиппов обратился к литературе. Не к изящной, разумеется. Книги касались круга узких вопросов и, в первую очередь, сроков и способов хранения навоза. Надо было решить, какими средствами вернее расплавить клетчатку корней и высвободить каучуковые нити. Один из ученых рекомендовал дать бактериям, вызывающим этот распад, больше свежего воздуха, заливать перегной навозной жижей и, вытеснив этой влагой накопившиеся газы, открыть кислороду дорогу.

Филиппова словно осенило: так вот почему его корни не загнивают! Ему все ясно теперь. В дни прежних опытов перепадали дожди, а в последнее время стоит сухая погода. Залить навозную горку водопроводной водой — и гниение пойдет полным ходом…

Аспирант не ошибся: через несколько дней после первой поливки от корней осталась лишь бурая каша.

— Теперь, Дмитрий Иванович, — обратился Филиппов к себе, — подумаем, как механизировать промывку корней… Лысенко советовал «так построить систему обработки, чтобы она была по средствам любому колхозу».

Вообразим себе массу, пропахшую навозом, состоящую из каучука и остатков недогнившей растительной ткани. Чтобы извлечь из этой массы резину, ничего не придумаешь лучше, как протереть это месиво и дать воде довершить свое дело. Посмотрим теперь, что из этого вышло на деле.

Был жаркий, солнечный день, когда Филиппов, засучив рукава и не обращая внимания на зловоние, стал протирать черно-бурую массу сквозь сетку. Его сильные руки двигались быстро, все разминая, что уцелело от убийственного тления навоза. Прошел час-другой, лицо аспиранта покрылось испариной, со лба стали падать капельки пота, рубаха прилипла к мускулистой спине, а результаты оставались ничтожными. Процесс обработки требовал стальных кулаков, действующих с силой парового молота.

Филиппов переменил инвентарь. Сетку заменил полотняный мешок. Аспирант набивал его сгнившими корнями и сквозь стенки отжимал разложившиеся вещества. Перемена не принесла облегчения. Мешок заменили небольшой кадкой, специально оборудованной для отмывки корней.

Филиппову не везло, обработка не налаживалась. Так длилось до тех пор, пока он не вспомнил о барабане, покоящемся где-то на чердаке. Барабан изготовили для другой цели, и аспирант, отправляясь на фронт, сунул его в кучу ненужного хлама. Теперь он сослужит великую службу. Барабан, наполненный доверху остатками корней, заливаемый обильной струей, приведенный в движение, будет через отверстия выбрасывать отмытые частицы, разрушенные гниением и водой.

Аспирант не ошибся. После первой же промывки на дне барабана остались белые нити каучука. Вот когда Филиппов стал отвечать на телеграммы Лысенко.

«Все идет хорошо, — гласило первое сообщение: — переработано полцентнера корней».

Ученый вернулся в Москву и при первой же встрече с помощником спросил:

— Как наши успехи?

Филиппов ни словом не обмолвился о своих неудачах. Он сказал, что переработал сто килограммов, две тонны заложены и готовы к промывке.

— Мало, — произнес недовольный ученый, — надо бы больше.

Он догадывался, что аспиранту было нелегко, и ждал, когда тот сам об этом расскажет.

— Как вы промываете? — опросил Лысенко.

Этого вопроса Филиппов очень боялся.

— На барабане, — нетвердым голосом ответил он.

— Слыхали? — обратился вдруг ученый к окружающим. — А руками не пробовали мыть?

— Пробовал, — виновато промолвил помощник.

— Сколько? — домогался строгий судья.

— Два с лишним центнера.

— И что же?

— Не получается. Трудно и малопроизводительно.

— Поспешили с заключением, — резюмировал учитель, — надо бы раньше тонны две пропустить… Пробовали песком промывать?

— Говорят, что песчинка в каучуке, что осколок в ноге, — губит, разрушает ткани.

— Ладно, — оказал Лысенко, — приеду и все проверю.

Он прибыл в Горки, прошелся по штабелям дымящегося навоза, пощупал гниющую массу корней и, не взглянув на барабан, стоявший тут же, сказал:

— Покажите, чем вы пробовали отмывать корни.

Академик засучил рукава и не успокоился, пока сам не испытал весь инвентарь аспиранта. Ни сетка, ни мешок, ни кадка не удовлетворили его.

— Попробуем теперь барабан, — почти добродушно произнес он. — Вы будете мыть, а я помогать вам.

Он вынул часы, заметил время. Спустя полчаса вытер руки и сказал:

— Дело хорошее, можно внедрять в колхозы..

Во всех случаях сомнения нужно только одно: спросить мнение растения.

В 1944 году в Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева состоялся доклад для профессоров и студентов, о котором впоследствии шли различные толки в Москве. Тема носила сугубо практический характер и трактовала о том, как взращивать озимые в сибирских степях. Однако выводы были столь неожиданны, так необычно прозвучали идеи докладчика, что озадаченные слушатели не могли долго прийти в себя.

— Меня пригласили сюда, — начал свою речь академик Лысенко — сделать доклад и предоставили свободу в выборе темы. Я буду говорить тем, кто хочет слушать меня, о научной проблеме, над которой я бьюсь уже скоро три, года, уделяю ей очень много внимания и буду заниматься еще много лет… Я выбрал тему: о посевах по стерне в степных районах Сибири, о посевах по совершенно необработанной земле, с которой в свое время был скошен хлеб и после уборки нетронутой осталась стерня. Я выбрал эту тему не только потому, что придаю ей большое значение, дни и ночи думаю о ней, буду думать долгое время, но еще и потому, что она горячо обсуждается всюду и интересует людей самых различных профессий. Вы возразите, что проблему, которую широко знают, не следовало бы, пожалуй, докладывать здесь, уже лучше побеседовать о чем-нибудь новом. Беда, однако, в том, что о посевах по стерне говорят все, и люди, знакомые и не знакомые с агротехникой, спорят, не понимая наших задач или понимая их неверно. Оттого и молва об этой идее так широка, что ее изображают в неправильном виде: «У худой, говорят, молвы быстрые ноги…»