Ирина Гуро - Всем сердцем с вами. Клара Цеткин

— Ну а Георг тоже помогает Германии вооружаться?

— Нет, он просил выделить его денежную часть наследства, чтобы закончить образование в Мюнхене. Но так его и не закончил.

— Чему же он учился?

— Ах, фрау Цеткин, боюсь, что брат всегда будет неудачником! Он учился живописи! Но, на мой вкус, в его картинах мало толку. В них смещены все пропорции. Клянусь вам, я видел на братнином холсте духовную особу, у которой не две, а целых восемь рук… И еще я думаю, что это не очень порядочно — изображать кайзеровских офицеров в виде гусаков! С касками на головах и в мундирах.

Клара прячет улыбку.

— А как же ты попал в армию?

— Тут сыграл роль наш гувернер Жиглиц. Отец послушался его и отправил нас в военное училище. Но Георг тут же удрал.

Клара смеется:

— Узнаю Георга. Поужинай со мной, Уве!

— Благодарю. С удовольствием. Что вы пьете, фрау Цеткин?..

— Расскажи мне еще про брата, Уве.

— Видите ли, я вам уже сказал, что он отказался от своей доли в акциях предприятия. А деньги быстро промотал.

— Вот как!..

— Конечно, я не раз предлагал ему помощь. Мы же не просто братья, мы близнецы, — продолжал Уве с некоторой гордостью, словно именно то, что они близнецы, его как-то особенно обязывало. — Но Георг почему-то юмористически к этому отнесся. Правда, когда я приехал в Мюнхен по делам и разыскал его в этом Швабинге, — ужасное место, но, говорят, Латинский квартал еще хуже, — он созвал огромное количество какого-то ну просто сброда и объявил, что приехал его богатый брат. И всех угощает. Георг мне сказал, будучи, конечно, не очень трезвым: «Ты, мой любимый братишка, будешь самым великим шибером [7] Шибер — спекулянт (нем.). в военном мундире!» Почему вы смеетесь, фройляйн Эйснер? Впрочем, это правда забавно.

— То, что ты рассказываешь, напоминает мне твоего отца.

— Да, отец был немного эксцентричен. Но он жил в другое время. Он мог позволить себе пустить на ветер все своё состояние и начать сначала. А теперь, если ты нокаутирован, тебе не дадут подняться. Да… Отец часто вспоминал вас. Я помню, он говорил нам: «Если вы у меня не совершенные оболтусы, то это только благодаря фройляйн Кларе».

Клара, смеясь, наполнила его бокал.

— Благодарю. Я, собственно, не пью, но ради встречи… Я как раз хотел сказать вам. Я стараюсь следовать идеалам своей юности! — выпалил он напыщенно, и она посмотрела на него с веселым любопытством. — Моим рабочим живется неплохо. Я облегчаю им положение как могу. Но, конечно, мы, промышленники, тоже люди подневольные…

— Вот как?

— Понимаете, бешеная конкуренция! К тому же я вынужден постоянно жить в Берлине. А мой управляющий не очень гуманный господин.

— Да, я слыхала о нем. Кажется, это он додумался до вычетов за простои механизмов.

— А, это ерунда! Вообще я задумал большие реформы. Вы знаете, мой адвокат Лангеханс, он был консультантом еще у моего отца, говорит, что сейчас главное — реформы! Реформы, реформы, реформы! Даже несущественно, какие именно! Но люди должны видеть, что положение меняется.

— Лангеханс? Зепп?!

— Да, Зепп Безменянельзя. Помните его прозвище? Но что же это я все о себе! Расскажите, фрау Цеткин, как вы живете? Вы стали так известны. Газета «Равенство» очень популярна. У вас есть семья? Раз вы носите другую фамилию…

— Мой муж умер, Уве.

— Ох, простите!

— У меня два сына. Хорошие мальчики. Только сорванцы. Вроде вас с Георгом в детстве. Помните, как вы удирали в Америку?

— Сломали замок в папином секретере и забрали деньги. Не знаю, почему надо было бежать в Америку через Кельн, где нас и сцапали…

— Вы всегда были слабы в географии.

— А что вам дает ваша общественная деятельность, фрау Цеткин?

— Удовлетворение.

— Я имею в виду — экономически…

— Экономически? Нет, Уве, партийная работа социал-демократов не оплачивается. Если, конечно, они не занимают каких-либо должностей. А работа редактора оплачивается.

— И этого хватает? Вам и вашим сыновьям?

— Да.

— Это меня радует. Было бы несправедливо, если бы такая женщина, как вы, жила в нужде.

— Я долго жила в самой горькой нужде. И скажу тебе, Уве, была очень счастлива!

На следующий день Клара выступала на большом собрании работниц-текстильщиц. Она всегда перед выступлением знакомилась с положением на фабрике.

И сейчас начала с того, что произошло здесь совсем недавно: стачка захлебнулась, потому что ткачихи не поддержали ее.

Веками немецкая женщина воспитывалась рабой трех «К» — «Kuche, Kirche, Kinder…» [8] Кухня, церковь, дети (нем.). Времена изменились. Уже не три «к», а фабричный цех и ферма деревенского богатея становятся рабочим местом женщины.

Но прошлое дает себя знать. Почему сдали позиции бастующие? Только из-за пассивности, нерешительности…

Хозяин фабрики вынужден был бы пойти на уступки: простои на фабрике означают, что фабриканта опередят на рынке сбыта!

Женщины должны понять, что они огромная сила, когда они вместе и борются рядом с мужчинами.

Буржуазные дамы лепечут о женском равноправии. Послушать их, так все женщины — сестры, а единственный их враг — мужчина!

Но какое отношение все это имеет к пролетаркам? Рабочие и работницы равно страдают от бесчеловечной эксплуатации.

Что может разделять мужчин и женщин в борьбе за лучшее будущее, за социализм?

Решительной борьбой за полное уничтожение несправедливого социального строя, за то, чтобы смести с лица земли всех монархов, завоюем мы подлинную, а не бумажную свободу!

На обратном пути Клара проезжает мимо «Павлина», старого «Павлина»! «Тут теперь модное кафе и танцплощадка», — объясняет ей извозчик.

— Остановитесь, пожалуйста! Она входит в зал. Одинокая дама здесь, конечно, не в почете: к ней долго не подходят.

— Герр обер! — зовет она. — Бокал мозеля, пожалуйста. И попросите сюда хозяина!

— Господина Кляйнфета? — изумляется обер.

— Разве у вас есть другой хозяин?

— Сию минуту… А как сказать?..

— Скажите, что его хочет видеть Карл из харчевни «На развилке».

Пятясь, кельнер исчезает, Клара посмеивается, представляя себе лицо Гейнца в эту минуту.

Смотрите, как проворно пробирается он между столиками, несмотря на свое пузо!

— О, Клара, какой сюрприз ты мне сделала! Я знал, что ты в городе. Но, признаться, не думал, что ты захочешь меня видеть.

— А ты-то сам? Ты хотел меня видеть?

— Еще бы, Клара. Ты для меня всегда останешься лучшим, что было в моей жизни. — Глаза его увлажняются: он по-прежнему сентиментален. — Я так рад, Клара, я не нахожу слов. Фриц, принеси шампанского! Французского.

— Ты полагаешь, что французское шампанское поможет найти эти слова? Однако ты расширяешься не только сам: твой «Павлин»…